Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

в столкновении мнений и дебатов вырабатывало общую волю и реагировало на нее. То, что депутаты «волеизъявлялись» по-разному, не имело значения, пока они демократическим путем примиряли свои разногласия в законодательстве. С точки зрения конституционалистов, разум появляется в ходе официальных парламентских дебатов, когда депутаты обсуждают законодательство. Для Робеспьера и тех, кто последовал его примеру, эта теория политики была анафемой, поскольку косвенное представительство в рамках официальных конституционных институтов портило «Общую волю» до неузнаваемости. Для них «общая воля» проявлялась спонтанно, когда народ непосредственно участвовал в политике без вмешательства институтов. Как выразился Робеспьер 7 июня 1791 г.: «Национальное собрание, подчиненное общей воле, как только оно действует вопреки этой воле, [прекращает свое существование]». И на практике якобинцы — и, прежде всего, Робеспьер — решали, когда Национальное собрание нарушает общую волю.

Проблема заключалась в том, что французский народ не мог собраться в одном месте и таким образом спонтанно выразить свою волю. Но жители Парижа могли участвовать в прямых политических действиях. Со своей стороны, Робеспьер и монтаньяры были готовы предоставить парижанам роль в национальной политике в качестве доверенного лица всего французского народа. Для обоснования этой роли общая воля французского народа теоретизировалась как неделимая при спонтанном проявлении. Таким образом, парижане идеализировались как кусочек нравственно добродетельного французского народа, который в своей спонтанности аутентично проявляет общую волю всей нации; прямое политическое действие в столице, таким образом, становилось проявлением общей воли всего французского народа.

В основном прямые политические действия были направлены на национальный законодательный орган и, подрывая независимость депутатов, зачастую позволяли Робеспьеру и монтаньярам консолидировать власть в революционном государстве. Таким образом, народная мобилизация в Париже стала основной политической силой, способствовавшей централизации политической власти в стране. Однако парижские санкюлоты, как и их коллеги в остальной части страны, еще не до конца осознавали свои обязанности и роль граждан республики. Кроме того, у них были гораздо более насущные потребности, самой острой из которых была потребность в продовольствии. Поэтому их спонтанные действия часто носили хаотичный и неправильный характер. Часть ответственности за их ошибки как проводников к построению идеальной республики можно возложить на их лидеров, которые, по мнению Робеспьера, руководствовались личными амбициями, несовместимыми со спонтанным и естественным проявлением общей воли. Кроме того, прямые политические действия вносили хроническую политическую нестабильность, которую новая республика не могла себе позволить, столкнувшись с внешней угрозой своему существованию. Таким образом, эти проблемы заставили Робеспьера взять на себя ответственность за определение того, когда и как парижский народ должен направлять ход революционного режима через административные заросли, в которых неразрывно переплетались прагматизм и абстрактная теория.

Поскольку только от него зависело создание революционного государства, Робеспьер был вынужден прибегнуть к авторитарным методам, даже если сам чувствовал, что у него мало возможностей для маневра. Как пророчествовал Робеспьер в своей последней речи: «Мы погибнем, потому что в истории человечества мы упустили момент, чтобы основать свободу». Целью революции «больше не была свобода», вместо нее стало «счастье» народа. «Момент», о котором говорил Робеспьер, на самом деле никогда не существовал, потому что руссоистский идеал, которого он придерживался, был просто несовместим с национальным государством.

2 декабря 1792 г. Робеспьер изложил «право на пропитание», которое должно было примирить насущные потребности парижан в пище с руссоистским представлением о несовместимости своекорыстных требований с откровением всеобщей воли. Если сделать обеспечение продовольствием фундаментальным правом, то требования народа перестанут быть частными претензиями, а станут общей обязанностью коллектива. На практике революционная политика, реализующая это право, конечно же, ущемляла якобы равное право собственности. Однако Робеспьер был озабочен не столько политэкономией, сколько тем, чтобы «придать Республике форму социального эгалитаризма, которая стала бы экономическим эквивалентом того царствования добродетели, которое он хотел» создать в политике. Как и в других случаях, решение Робеспьера можно интерпретировать либо как ответ на политическую необходимость, либо как развивающуюся теорию политики.

Среди многочисленных действий, которые, как представляется, по крайней мере, подрывают построение идеальной республики, Робеспьер заплатил сотням санкюлотов за участие в собраниях в Якобинском клубе, где им было приказано аплодировать его речам, а противникам — шипеть. Он также руководил «хорошо отточенной машиной интриг, пропаганды и подтасовки голосов», которая фактически доминировала в столичной электоральной политике. И платные демонстрации, и манипулятивные методы политической машины были явно направлены на то, чтобы исказить мнение парижан, укрепив способность Робеспьера направлять ход революционного режима. Таким образом, их можно трактовать по-разному: как средство реализации личных амбиций или как прагматичное признание того, что общая воля, которую он сам олицетворял, не может быть надежно выражена парижским народом.

Революционная карьера Робеспьера, как представляется, содержит множество доказательств того, что он стремился к власти, а его стремительный взлет к известности практически полностью соответствует усилению авторитарного характера революционного режима. В период между свержением короля в августе 1792 г. и принятием новой конституции в июне 1793 г. во Франции не было никакого официального государственного аппарата, кроме национального законодательного собрания. Несмотря на то что депутаты придумывали все на ходу, им все же удалось принять законы, которые обязывали призывать людей в армию, учредить Революционный трибунал для суда и наказания за измену, установить максимальный контроль над ценами на важнейшие товары (в частности, на хлеб) и создать то, что быстро превратилось в коллективное военное министерство. Расположенный в Комитете общественной безопасности, он быстро стал институциональным центром политической силы монтаньяров. К августу 1793 г. вся свобода слова была ограничена, а Национальный конвент, ослабленный в результате чистки жирондистов, подкреплял решения комитета «резиновой печатью».

Комитет, в котором доминировал Робеспьер, вел себя так, словно большинство его членов стали не коллегами, а его личными «секретарями». Однако Робеспьер по-прежнему зависел от поддержки и лояльности небольшой группы союзников, настолько, что его правление можно охарактеризовать как коллективную диктатуру, в которой он был первым среди равных. Хотя более прагматичные взгляды его друзей и союзников могли бы обеспечить возможность компромисса или терпимость к ошибкам, Робеспьер часто был суров и непримирим, и многие депутаты опасались моральной правоты, лежащей в основе его политики. Как он хорошо знал, многие депутаты называли его диктатором, и он мог принять это звание только в том случае, если они признавали, что он всего лишь выполняет судьбу народа. 10 января 1794 г. он заявил, что те, кто выступает против него, являются настоящими «тиранами» и именно они, а не он, угрожают революции.

В политике Робеспьера политический прагматизм сочетался с идеологическими принципами, что, как представляется, объясняло практически все его решения, даже если эти объяснения зачастую были известны только ему самому. Например, 18 декабря