Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

облигаций и других финансовых инструментов редко подвергались аудиту или иному контролю. Таким образом, личное обогащение часто шло рука об руку с революционной лояльностью. Не обошлось и без эксцессов в обеспечении революционной дисциплины, особенно в отдаленных от столицы ведомствах.

17 сентября 1793 г. Национальный конвент принял закон, получивший название «Закон о подозреваемых». В соответствии с этим законом в каждой коммуне создавались «комитеты наблюдения», целью которых был арест тех, кто не являлся патриотом; комитеты должны были следить и расследовать как частные, так и общественные убеждения простых граждан. Шама называет этот закон «хартией террора», поскольку он наделял Комитет общественной безопасности и назначенных им агентов чрезвычайно широкими полномочиями по арестам и преследованию. Согласно этому закону, аресту подлежали лица, которые «своим поведением, связями, словами или сочинениями показывали себя сторонниками тирании, федерализма или врагами свободы». Хотя дворянские титулы и статус уже были упразднены, к бывшим дворянам по-прежнему предъявлялись еще более высокие поведенческие требования, чем к обычным гражданам, поскольку они подлежали преследованию, если «не проявляли постоянной привязанности к революции».

За шесть дней до вступления в силу закона о подозреваемых Парижская коммуна приняла новый нормативный акт о выдаче «гражданских удостоверений» (certificats de civisme), по сути, удостоверений личности, подтверждающих, что предъявитель является добропорядочным гражданином и поэтому может передвигаться по стране и участвовать в политической жизни. На практике эти удостоверения действовали как «пропуска», и их владелец должен был постоянно носить их с собой. Предвидя принятие закона о подозреваемых, Парижская коммуна пересмотрела критерии их выдачи, отказав в выдаче удостоверений лицам, подпадавшим под одну или несколько следующих категорий:

1 Те, кто в собраниях народа задерживает его энергию лукавыми речами, бурными криками и угрозами.

2 Те, кто более благоразумен, кто таинственно говорит о несчастьях республики, полны жалости к судьбе народа и всегда готовы с умиленной скорбью распространять дурные вести.

3 Те, кто изменил свое поведение и язык в соответствии с событиями…

4 Те, кто жалеет крестьян и жадных купцов, против которых закон обязан принимать меры.

5 Те, у кого на устах слова «Свобода, Республика, Отечество», но кто общается с бывшими дворянами, контрреволюционными священниками, аристократами [и] умеренными, проявляя заботу об их судьбе.

6 Те, кто не принимал активного участия в революционных делах…

7 Те, кто принял республиканскую конституцию с безразличием и придал значение ложным опасениям относительно ее создания и срока действия.

8 Те, которые, ничего не сделав против свободы, ничего не сделали и для нее.

9 Те, кто не посещает собрания своих секций и приводит в качестве оправдания, что они не умеют говорить или что им мешает их профессия.

Тюрьмы и тюрьмы по всей Франции были уже заполнены до отказа, так что шествия тележек к гильотине облегчали переполненность, даже препятствуя малейшему поведению, которое могло быть истолковано как антиреволюционное.

Хотя Робеспьер был лидером революции, наиболее ответственным за Террор и тысячи казней в период с 3 июня 1793 г. по 28 июля 1794 г., его мотивы были чрезвычайно сложными. Настойчивость Робеспьера на чистоте «Общей воли» заставляла его трактовать любую политическую оппозицию как измену народу и нации. В этот период Робеспьер испытывал почти невыносимый психологический стресс, пытаясь найти баланс между прагматическими потребностями сохранения власти и стремлением вырвать идеальный режим из чрева революции. Полагая, что только он один является и может быть связан с «Общей волей», которая еще в значительной степени не сформировалась, Робеспьер становился все более параноидальным и, как следствие, стал считать многих своих близких друзей и союзников потенциальными или реальными врагами. Настойчивое стремление Робеспьера к личной открытости как важнейшему аспекту добродетели создало режим, в котором разоблачение коррупции или личных амбиций стало революционным долгом, который мог выполнить практически каждый. Для некоторых обвиняемых были проведены судебные процессы, процедура и вердикты которых были в значительной степени благоприятны для обвинения. Для других процессуальные нормы были отменены, поскольку революционеры использовали государство для чистки собственных рядов. Те, кто имел наименьшее значение в революционном обществе, были искалечены и убиты народом на улицах и площадях. Как отмечала Арендт: «Это была война против лицемерия, превратившее диктатуру Робеспьера в царствование террора, и выдающаяся характеристика этого периода — самоочищение правителей».

Однако Робеспьер иногда был более великодушен, чем другие члены его фракции. Например, он выступал против казни Марии-Антуанетты, поскольку считал, что это ослабит поддержку революции внутри страны и усилит враждебность иностранных держав. После чистки жирондистских лидеров 2 июня 1793 г. около семидесяти пяти депутатов тайно подписали протест против их исключения из Национального конвента. Когда этот документ стал достоянием гласности во время суда над лидерами, Робеспьер сначала выступил против ареста подписавших его, а когда это не удалось, успешно против их суда. В результате они были обязаны жизнью своему самому могущественному и в остальном непримиримому врагу.

Гильотина

Гильотина объединила в себе три самых сильных импульса революции: технологическую эффективность и простоту, социальное равенство и жестокое манихейское различие между добродетельными и порочными людьми. В декабре 1789 г. то, что в итоге стало гильотиной, было впервые предложено Учредительному собранию как машина, которая будет отрывать головы «в мгновение ока». Тогда эта идея была воспринята как смехотворная. Однако через несколько лет это предложение было вновь представлено собранию. Среди его предполагаемых достоинств было то, что он безболезненно избавлялся от жертв и относился к каждому приговоренному как к равному, независимо от его прежнего положения в обществе. Первая отрубленная голова была отрублена разбойнику, казненному 25 апреля 1792 года. Первая жертва, обвиненная в политическом преступлении, сошла с эшафота 21 августа: Луи Колло д'Ангремон, административный чиновник Национальной гвардии, обвиненный в участии в роялистском «заговоре». В качестве свидетелей были приглашены жители города.

10 июня 1794 г. Национальный конвент принял закон от 22 Prairial, который предписывал предавать Революционному трибуналу лиц, «клевещущих на патриотизм», «стремящихся внушить уныние», «распространяющих ложные известия», «развращающих нравы, разлагающих общественное сознание и подрывающих чистоту и энергию революционного правительства». Обвиняемым в совершении любого из этих преступлений не разрешалось вызывать свидетелей, и им было отказано в представлении интересов адвоката. Возможны были только два варианта приговора: оправдание или смерть. Быстрота отправления революционного правосудия значительно увеличила число казней. С 10 октября 1793 г., когда была приостановлена новая конституция, до Термидора, когда был казнен сам Робеспьер, было гильотинировано более 16 000 мужчин и женщин. Большинство из них были обычными людьми, жившими далеко от Парижа, но и сама столица была залита кровью.

Число заключенных в тюрьму за преступления против революции могло достигать полумиллиона человек, т. е. чуть менее 2 %