Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

сходства задач во многом созвучны и родственны также поэтике запечатления труда в его романах. Труд здесь тоже, как и у Некрасова, изображается обычно на высших точках и пиках человеческой одержимости и торжества усилий (вспомним некрасовское: «…дивные дива труд человека творит»!). Труд словно бы увиден не только глазами автора, но и взором народа, который в своих понятиях и представлениях облагородил векового своего спасителя и добытчика, гордясь как силой и умелостью собственных рук, так и мастерством и доблестью предков, постоянно воспевая то и другое в фольклоре.

Богатырской удалью, свободной игрой физических и духовных сил веет от картин труда в романах Абрамова. Труд здесь не горек, а вкусен и сладок, и высокие метафоры, фольклорные гиперболы, олицетворения окружающей природы обильно оснащают его описания.

Вот окинутая как бы единым взором зимняя лесная делянка — картинка лесозаготовок, которые ведут колхозники: «Рабочий день был в разгаре. Делянка ревела и ухала. С гулом, с треском падали мохнатые ели, взметая целые облака снежной пыли, визжала пила, с остервенением вгрызаясь в смолистую древесину, в снегу по грудь, по репицу бились лошади… На перевалочном узле… вытащенное из леса бревно надо… навалить на санки и подсанки… Навальщики — Лукашин и Иван Яковлев — храпели не хуже лошадей. Оба в одних рубахах, оба без шапок, у обоих лица мокрые, блестят на солнце».

Михаил Пряслин — за разгребанием снега. Сначала возле дома, а затем у заброшенной с осени колхозной кузницы. Возле дома: «…Он не мог удержаться, чтобы не взять в руки лопату. Он с детства любил эту работу. Бодрит, радует свежий снег. И потом целый день носишься, как на крыльях. Без устали. С весенним шумом в крови». У кузницы, куда переходит Михаил, чтобы раскапывать ее сообща с Лукашиным и Ильей Нетесовым: «Лукашин поднятой лопатой приветствовал его. И-эх! — врезался Михаил. В пуд, в два поднял снежную глыбину да как бросил — снежное облако накрыло и его самого, и Лукашина».

Постоянно в трудах и терпящий утеснения местных властей староверческий «поп» Евсей Мошкин. Он плотничает, столярничает, ладит для колхоза «санки, подсанки, всякие срочные поделки на скотных дворах». Портрет этого старика за работой: «Крепкий, медноволосый — жаром палит».

С рубанком в руках, среди пены стружек застают Мошкина и Михаил с Егоршей, забредающие к нему на домашний «огонек»: «Михаил всегда удивлялся его здоровью. Вроде бы старик, и харчи не лучше, чем у других, а утром выйдешь на задворки — кто там из-за болота выкатывается? Евсей. Идет с вязанкой сосновых поленьев, только веревка поскрипывает. Без шапки, а летом еще и босиком. Остановится, да еще приветливое слово скажет: „День-то какой сегодня баской! Заслужили люди“. И так всю поленницу перетаскал… Из лесу. За километр, за полтора. И сейчас, присматриваясь к этому загадочному старику… с тугими ребячьими щеками, до багряности разогретыми рубанком, Михаил подумал: работой держится».

Труд — одна из высших истин и ценностей бытия, которая целит дух и тело, дает пекашинцам нить осмысленного существования среди неизъяснимых, казалось бы, тягот и кошмаров повседневности, помогает им, несмотря ни на что, сохраниться, выстоять, выжить. Лучшие из пекашинцев, если употребить слова Мишки Пряслина, «работой держатся».

В сценах, поэтизирующих труд, в повествование Абрамова обильно вливается фольклорно-романтическая струя. Вместе с тем очевидно, что в приведенных выдержках (а они характерны) будничный труд прослежен лишь в тех его фазах, которые рядовыми и часто повторяющимися не назовешь. Все это, как уже говорилось, высшие точки трудовой одержимости, напряжения и торжества усилий. На таких взлетах даже при простейших действиях достигается самовыражение человеческой натуры. Это моменты вдохновения, удалой игры, может быть, самые драгоценные, а потому и редкие. Да и лица, выведенные в таких эпизодах, чаще всего лучшие из пекашинцев — Михаил и Лиза Пряслины, Лукашин, Илья Нетесов, Евсей Мошкин…

Понятно значение таких сцен для утверждения авторских идеалов. Уровень художественного исполнения сомнений не вызывает. Отчего же не покидает все-таки чувство неудовлетворенности?

Еще раз всмотримся в «панораму» лесозаготовительной делянки. Пусть она запечатлена художником, как сказано в романе, «когда рабочий день… в разгаре». И даже, предположим более того, пусть в самую вдохновенную минуту трудового накала. Но и в этом случае едва ли общий вид колхозных лесозаготовок мог быть таким. Ведь сам же прозаик еще недавно сообщал читателю, что туда согнаны из-под палки и непосильно надрываются в зимнем лесу в основном солдатские вдовы, матери-одиночки, инвалиды и подростки. Война только недавно кончилась. Мужиков, вернувшихся в целости с фронта, в Пекашине в 1946–1948 годах, когда происходит действие романа, два с половиной человека. А на лесосеку, по команде райкома, колхоз вынужден занаряжать по плану, что добрый лесопункт, — сорок пять работников, способных орудовать пилой и топором. Откуда же их взять? Вот и сгоняют сюда подневольно этих самых солдатских вдов, стариков, детей и увечных. Но где же это пестрое, жалкое и дрожащее от холода воинство?

Другой картинки с общим видом зимних лесозаготовок в романе нет. Перед нами, таким образом, сугубо выборочная и парадная «фотография». Изображение начинает слепить глаза сверканием лакировки.

Оговорюсь, подобная парадно-лакировочная олеография, которая содержанием своим вступает в противоречие с тем, что читатель знает из предыдущего изложения, в романе случай исключительный. Это, может быть, наиболее заметное родимое пятно того «пасторального романтизма», который, как прилипчивая хворость, преследовал прозаика в первой книге — «Братья и сестры». Мировоззренческие причины, ее вызвавшие, были достаточно глубоки и серьезны, чтобы хворость эта исчезла без следа даже при достижении писателем совершенно нового уровня художественной правды.

Теперь, если так можно выразиться, остаточный сходный недуг ушел вглубь. Да и заявляет он о себе в ограниченных пределах. Все или почти все, что пишет прозаик, обращаясь к изображению труда колхозников, — правда, и притом психологически и образно выраженная с безупречной достоверностью и точностью. Однако же беда состоит в том, что романист в таких случаях пишет не всю правду, оставляя не до конца реализованным одно из важнейших направлений собственного же художественного замысла, вступая в противоречие не с какими-то отдельными сценами произведения, как было в первой книге, а с главной целью и сутью этого замысла.

Медленное послевоенное разорение деревни, которое изображает Ф. Абрамов, заключалось среди прочего и в том, что, деспотически и бездарно командуя сельским хозяйством, все больше отрывая крестьянина от распоряжения землей, его отучали работать. Конечные результаты Абрамов показал в романе «Дом». Несмотря на пришедшую в деревню «сытость», в Пекашине начала 70-х годов на Михаила Пряслина из-за его постоянной и неостывающей страсти к труду большинство сельчан