Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

с женщинами из света, которых он развлекал историями о знакомых политиках и дипломатах. Слухи эти достигали не только Муссолини, но и немцев, которые, понимая, как можно ублажить Чиано, привлекали соблазнительных женщин-шпионок. Как сообщали в Берлин, Гитлера Чиано называл «новый Парсифаль»[65], а Геббельса «калекой» из третьеразрядной легенды о Нибелунгах. Эдда, прекрасно осведомленная о любовных похождениях Чиано, предупреждала его не забывать, что он министр, которому доверены государственные секреты, и чтобы он в постели держал язык за зубами.

Слухи и сплетни циркулировали среди тех, кто не сумел проникнуть в «Малый Трианон», мелкой знати и не удостоенных приглашений на престижные собрания герарков. Через сплетни эти люди вымещали свою злобу и зависть. Беспечное и чересчур свободное поведение Эдды, утверждали они, оказывает разлагающее влияние на молодых женщин. Как со злостью говорил один из завистников, для Чиано мир – огромное охотничье угодье удовольствий и привилегий, но хозяйничать там допускают очень немногих.

Элизабетта Черутти, венгерка по национальности и жена бывшего посла Италии в Берлине, оказавшись после отставки мужа не в фаворе, оставила очень холодные воспоминания об Эдде того периода. «Не было ни одного правила, ни одной условности, – писала она, – против которого Эдда не разворачивала борьбу. Для нее было развлечением вести себя невежливо и непочтительно по отношению к старшим, уважаемым людям». Когда Эдда хотела, могла быть умной и очаровательной, «но зачастую разговор ее был лишен остроты и смысла», а злоба, с которой она отзывалась о Франции и Британии, подтверждала, что не было у нее «ни стиля, ни чувства юмора, только горький, ядовитый сарказм». Унаследовав от отца твердый, упорный взгляд и глубокий, грудной голос, она держалась «очень властно». Не следует забывать, однако, что синьора Черутти никогда не любила Эдду. Другие, как, например, Джордж Нельсон Пейдж, итало-американец, поставленный во главе управления радио и телевидения в МинКульПопе и относящийся к Эдде с симпатией, с удовольствием вспоминал милые и живые вечера на Виа Секки. Герцогиня ди Сермонета, еще один острый и нелицеприятный наблюдатель за жизнью римского общества 30-х годов, писала, что лучше всего Эдда и Чиано проявляли себя в своем доме, пусть даже был он безобразен и неуютен, и Эдда заставляла всех играть в детские игры.

Эдда еще не раз ездила в Германию, где она поддерживала дружеские отношения с Магдой Геббельс, а в Риме устраивала обеды для приезжающих туда высокопоставленных нацистов. Геринг наведывался на охоту за произведениями искусства, останавливался в «Эксельсиоре» и по городу ходил весь в белом, помахивая маршальским жезлом. Его жена Эмми намеревалась назвать свою новорожденную дочь Эддой. Постепенно осознавая, что нацисты были вовсе не те очаровательные и гостеприимные хозяева, какими они запомнились ей по первому визиту, Эдда утрачивала к ним прежнее теплое отношение. Геринг теперь казался ей «первым попугаем Германии», бездумно повторяющим все, что говорит Гитлер. Особенно не по душе ей был будущий министр иностранных дел Риббентроп, которого она называла «тошнотворным». Чиано и Риббентроп с самого начала невзлюбили друг друга, и даже фон Бисмарк, германский консул в Риме и друг Чиано, говорил, что Риббентроп «настолько конченный идиот, что его можно считать чудом природы».

Иностранные газеты по поводу поездок Эдды в Германию распространяли самого разного рода скабрезные инсинуации. Говорили, что она «Мессалина»[66], что ездит туда исключительно ради любовных приключений с «молодыми, высокими, здоровыми и красивыми блондинами-охранниками», и что такая женщина, как она, не остановится перед тем, чтобы лечь в постель с собственным отцом или собственными сыновьями. На все эти истории, как и на другие пересказы того, как Эдда якобы ищет уединенные места, в которых предается своим гнусным страстям, она реагировала со злобным раздражением и горечью. Она знала, что ее не любят, но отказывалась искать к себе расположение, заискивающе улыбаясь на людях. Эдда также понимала, что ее нелюбовь к компромиссам равно как и вспышки гнева придают ей больше решительности, больше самоуверенности, что на самом деле и было частью ее характера.

Одной из ошибок Муссолини стала уверенность в полной преданности и некритичном отношении к нему Чиано. Да, в присутствии тестя Чиано был робок и предельно почтителен, повторяя, что «правда – это то, что служит одной цели – быть приятным дуче». Но на самом деле к внешней политике Муссолини он относился со все большим сомнением. А по мере того как дуче все больше и больше закрывался и становился все менее и менее восприимчив к любым возражениям, у Чиано практически не было возможности высказывать свое мнение. Нарастало недовольство друг другом, между ними пролегла пока лишь легкая, но уже тень; Чиано все больше и больше раздражался, а Муссолини еще больше изолировался и еще сильнее уверовал в свою исключительность. И, как Муссолини прекрасно знал из донесений своих агентов, Чиано присматривался к роли преемника и даже друзьям своим давал понять, что считает себя дофином, наследником. Пусть даже в глубине души он не слишком увлекался идеологией фашизма, считал он себя тем не менее одним из новых аристократов власти, а во власти он был глубоко заинтересован.

Чиано, как и Эдда, тоже являлся объектом общественной неприязни и неодобрения. В 1937 году в Нормандии были убиты два видных итальянских антифашиста – Карло и Нелло Росселли, и, хотя непосредственных неоспоримых доказательств причастности Чиано к убийству не было, широкое общественное мнение именно в нем видело заказчика. Оценивая импульсивность и бестактность Чиано, его растущие амбиции и чувство собственной значимости, Нельсон Пейдж по меньшей мере часть ответственности за все это возлагал на Дино Алфьери, ближайшего друга Чиано, министра МинКульПопа, человека настолько же холодного и едкого, насколько Чиано был простодушен и доверчив.

Не предпринимал Чиано и никаких шагов, чтобы снискать себе популярность и среди иностранных дипломатов в Риме, которых он поражал надменностью и неприкрытыми любовными похождениями. Первый секретарь французского посольства Жан-Поль Гарнье был одним из многих, кто отмечал его манеру «по-обезьяньи подражать тестю», выпячивая вперед подбородок и заученно повторяя его высказывания. Американский посол в Лондоне Джозеф Кеннеди вернулся из поездки в Рим в ярости от неспособности министра иностранных дел сосредоточиться во время их совместного ужина на проблемах мировой политики и отвлечься от созерцания приглашенных ради него молодых красоток. Никогда, писал Кеннеди, ему не приходилось иметь дело с «более самовлюбленным и помпезным болваном».

Ничто из этого не ускользало от внимания Муссолини, которому Боккини неустанно поставлял информацию обо всех делишках его министров. Из приходящих прямо в палаццо Венеция анонимных писем он прекрасно знал, что проделки