Читать книгу - "Закат и упадок средневековой Сицилии: политика, религия и экономика в царствование Федериго III, 1296–1337 гг. - Клиффорд Бэкман"

и монахи отказываются участвовать в церемониях [отпевания] и погребения… И вместо этого люди берут кресты, бьют в колокола и несут тела умерших в церковь, где хоронят их на кладбище, совершенно безутешные и без присутствия кого-либо из священнослужителей. Жители города часто находятся в таком смятении, что устраивают многочисленные беспорядки. И вот, чтобы утихомирить эту смуту, эту настоящую войну, пусть Ваше благородное и великодушное Величество (на которое Ваши верные подданные всегда полагались в трудные времена и которое другие, учитывая злобу нынешних времен, всегда готовы поддержать) предоставит некоторое облегчение и, мы молим не затягивать с этим решением[477].

Формулировка этой просьбы вряд ли могла вызвать у короля симпатии к главам муниципалитета, но, тем не менее, неотложность решения подобных проблем была очевидна. Большая толпа, обезумевшая от горя и страха, во времена нагрянувшего экономического кризиса, могла представлять значительную опасность, особенно если часть ее недовольства был направлена против церковных или мирских властителей, которых они, справедливо или нет, обвиняют в своих проблемах. Федериго прямо запретил подобные шествия еще в 1309 году, хотя неясно, насколько широко это явление было распространено в тот период[478]. Законы в Ordinationes generates устанавливали жесткие ограничения на участие женщин в погребениях по всему королевству и учитывая формулировки этих законов, трудно не понять против какого поведения они направлены:

Ни одна женщина, знатная или простолюдинка, не должна осмеливаться идти вместе с людьми или следовать за ними, когда они несут своего покойника в любую церковь или к месту погребения, независимо от того, в каких отношениях женщина находится с покойным или какие узы связывают ее с ним. Штраф за это 4.00.00. Все тела умерших должны доставляться в церковь или на кладбище покрытыми. Несоблюдение этого требования влечет за собой штраф в 4.00.00[479].

Поскольку плач, песнопения и причитания, произносимые от имени умерших, повергают души всех находящихся поблизости женщин в состояние скорби и побуждают их к поведению, [которое] противно Нашему Создателю, мы запрещаем плакальщицам (reputantes) присутствовать на всех похоронах, наряду со всеми другими женщинами, которые по обычаю занимаются похоронными делами… Они также не должны звонить в колокола, играть на музыкальных инструментах или бить в барабаны… за все это полагается штраф в размере 4.00.00… Если кто-либо из таких плакальщиц не сможет заплатить этот штраф по причине своей бедности, их следует прогнать палками через город или деревню[480]. Мы запрещаем всем женщинам, знатным или простым, независимо от их отношения или привязанности к умершему, посещать церкви или места погребения в праздничные дни или по любому другому случаю, когда от них можно ожидать оплакивания умершего… под угрозой уплаты штрафа в 4.00.00. И мы постановляем, что только сыновья, дочери и жены умерших — и никто другой — могут одевать умерших в погребальные одежды, в противном случае это карается штрафом в 6.00.00[481].

Никто, независимо от родства или особой привязанности к умершему, не может оставаться небритым в течение восьми дней после смерти человека, о котором идет речь, за исключением сыновей и братьев, которые могут отращивать бороды и носить траурные одежды в течение одного месяца… За неподчинение штраф: 4.00.00[482].

Очевидно, что описанные здесь reputantes связаны, по крайней мере этимологически, с теми, кто участвовал в ripitu. Эта забота о похоронах не имела ничего общего с приличиями, поскольку закон явно запрещал то, чего боялась власть, — массовых ритуальных излияний неконтролируемой скорби и ужаса, церемониального выражения дикой безнадежности и страданий, полностью созвучных апокалиптическим страхам. Такие спонтанные беспорядки пугали как местное, так и королевское правительство не только потенциальным ущербом для имущества, который они могли принести, но и их разрушительным воздействием на общее социальное мировоззрение. Восстановление после эпидемий и экономического кризиса, не говоря уже о продолжении войны, требовало если не оптимизма, то хотя бы устойчивого чувства стоической решимости и твердости, чему вовсе не способствовали ripitu. Более того, как мы видели ранее, различные партии, боровшиеся за контроль над городами на протяжении 1320-х и 1330-х годов, прямо способствовали развитию этого культа отчаяния своими заметными расходами на публичные церемонии, такие как похороны, чтобы продемонстрировать свое богатство и предполагаемые масштабы своей народной поддержки. Мало что лучше символизировало уважение или страх, которые внушали лидеры муниципалитетов, чем показная массовая скорбь по поводу смерти одного из них.

Другие признаки указывают на продолжающееся влияние евангелистов. В сентябре 1328 года монах-евангелист по имени Роберто проповедовал по всему Валь-ди-Мазара (скорее всего, он был из Санта-Мария-ди-Калатамауро, хотя прямых доказательств этому нет) о доктрине бедности Христа и необходимости не подчиняться церковным властям. Когда он оглашал свои убеждения на улицах Палермо и ему стали возражать некоторые из доминиканцев, народ, согласно источникам, был повергнут "в глубокое недоумение". Архиепископ Джованни Орсини, назначенный Папой в начале 1320 года для восстановления порядка, приказал схватить Роберто и предать его церковному суду. Роберто категорически отказался присутствовать на дознании и был заключен в тюрьму за ересь. Но поднялся такой большой "шум и волнения в народе", что инквизиторы архиепископа приказали Роберто освободить[483]. Важно, что эти "беспорядки и толпы" возникли не столько из-за предполагаемой разницы между убеждениями Роберто и ортодоксальным учением доминиканцев, сколько из-за заключения монаха в тюрьму. Евангелическое мировоззрение уже имело глубокие корни. Однако этот конкретный кризис на острове был осложнен событиями на материке. Людвиг Баварский, который недавно въехал в Рим, чтобы короноваться императорской короной, назначил антипапу Николая V, который был францисканцем-спиритуалом. Эмиссары Людвига в Палермо попытались вести пропаганду от имени альтернативного понтифика в дополнение к своей основной миссии — возобновлению сицилийско-германского союза. Федериго, однако, отказался признать Николая V законным Папой. Иоанн XXII мог быть непримиримым врагом Сицилии, злодеем и, возможно, даже, по мнению наиболее радикально настроенных монахов, Антихристом, но он был единственным законным Папой. Отвергнуть легитимность Иоанна XXII означало бы пригласить к себе крестовый поход, которого анжуйцы давно хотели, но до сих пор не могли добиться. Федериго запретил немецким послам говорить от имени Николая V, но этот запрет был проигнорирован, что привело к еще большему смятению на улицах Палермо, так как слухи распространялась от площади к площади. В конце концов правительству удалось заглушить пропаганду, но ситуация только ухудшилась, когда королевство возобновило договор о поддержке и теперь уже откровенно еретического императора Людвига[484].

Другие монахи, не связанные с евангелистами, но занимавшиеся популяризацией личных воззрений среди городской бедноты, также приобрели значительное число последователей. Одним из них был каталонец Гульельмо де Кут, монах Тевтонского ордена, проживавший в церкви Сан-Тринита в Палермо. Когда Гульельмо возглавлял местное отделение ордена, оно славилось своей и благотворительностью. Он предоставлял людям полный доступ к церковным землям и пастбищам, делился с ними продуктами и товарами, имевшимися в его распоряжении, и даже заботился о прокаженных в лепрозории, который находился под его