Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

«сообщество, состоящее из вождя и его клансменов, связанных определенной степенью родства, общим именем, а также особой иерархией во главе с вождем, являвшимся наследником некоего прародителя, с чьим именем была связана территория проживания клана»[234]. Шотландия в этом смысле являлась классическим примером культуры, в которой обычная коммуникативная информация, передаваемая в обычных разговорных ситуациях посредством терминов родства, гораздо более связана с чувствами и поведенческими ожиданиями, нежели с генеалогическими связями как таковыми. [235] Именно такое не биологоцентричное, а, скорее, социокультурное содержание представлений о родстве сделало его как основой эгалитаристской традиции, так и обусловило идею ковенанта, понимаемого как божественный завет со всем обществом.

Ковенантская традиция, равно как и представления о равенстве членов клана, основывалась и находила выражение в многочисленных бондах – взаимных обязательствах, заключаемых, как правило, между лордом и главой семьи, проживавшей в его владениях, и включающих обязанность военной службы, доброго совета, другой помощи в обмен на защиту, в том числе юридическую и политическую поддержку. Эти связи, воплощавшиеся в поземельных отношениях и фиксировавшиеся в договорах, передавались по наследству, а первое упоминание о них относится к 1442 г. – времени активного англо-шотландского противостояния, когда вопрос консолидации шотландского общества приобретал жизненную важность.

Отношения, основанные на бондах, представляют собой разновидность горизонтальных связей, обуславливавших синхронную идентичность, в рамках которой противопоставление «мы – они» реализуется между членами социумов, живущих в одном временном пространстве. Вместе с тем, массовая практика заключения бондов, просуществовавшая относительно недолго и уходящая в прошлое уже с середины XVI в., свидетельствовала о господстве частного права[236]. После 1603 г., когда Джеймс I начинает формировать новые принципы управления Шотландией, подобные бонды можно встретить лишь изредка[237]. Однако, несмотря на то, что эти отношения обуславливали как эгалитаристские представления, так и являлись фактором межклановой вражды, они, тем не менее, были, скорее, стабилизирующим, нежели дестабилизирующим фактором общественного развития Шотландии.

В тот же самый период, когда в качестве социального института бонды уходят в прошлое, религиозная ковенантская традиция, начало которой было заложено в 1596 г. в проповеди Генеральной ассамблеи шотландской церкви о взаимной связи священников и их общины, институализируется в Шотландии. И если в «Арбродской декларации» ковенант выступает в качестве социального контракта, либо же может быть рассмотрен исследователем как историческая метафора, то в XVII в. ковенантские представления нашли свое выражение в религиозном дискурсе.

В отличие от классической кальвинистской традиции, где акцент делается на богоизбранности народа, ковенантская теология как никакая другая акцентирует внимание на значимости договора, заключенного между богом и людьми. В то же время идея предопределения, равно как и абсолютная зависимость от божественной благодати, здесь развиты гораздо в меньшей степени. Истинно верующий в ковенантской традиции мог доказать свою избранность, заключив индивидуальный завет с богом.

Вместе с тем, полагая ковенант в качестве исторической метафоры, в основе которой лежит идея соглашения, решающим образом оказавшая влияние на особенности становления шотландской национальной идентичности, мы получаем возможность объяснить историю англошотландских отношений как историю поиска компромисса, включающую целый ряд соглашений-контрактов – «Арбродскую декларацию» (1320 г.), «Национальный ковенант» (1638 г.), договор «Священной лиги и ковенанта» (1643 г.), «Требование прав» (1689 г.), наконец, парламентскую унию 1707 г. Религиозный аспект при таком подходе рассматривается либо как форма апелляции к высшей справедливости, либо как провозглашение единственной справедливой церкви.

В основе всех этих документов лежит идея договора, контракта, реализуемого посредством соглашения, заключаемого всегда между тремя субъектами – народом, правителями и богом. И во всех случаях шотландцы, подтверждая такие договоры, стремились к реализации своего права определять внутреннюю политику и выражать себя как единая нация. Принимая «Арбродскую декларацию», бароны добивались права самостоятельно выбирать себе короля; подписывая 11 апреля 1689 г. «Требование прав», шотландская Конвенция земель, поддерживая решение английского парламента, высказывала идею о том, что в целях гарантии сохранения протестантской церкви монарха следует приглашать; заключенная 1 мая 1707 г. уния-инкорпорация также демонстрировала претензии на большую роль Шотландии в жизни Британии. Будучи же религиозной идеей и выражаясь в ветхозаветных категориях, ковенант со временем приобретал и мирской характер. Более того, именно гражданская составляющая сделала ковенантскую идею поистине революционной, хотя при этом религиозные символы и риторика постоянно использовались для подтверждения этих идей. [238]

Концепт ковенанта, реализуемый в первой половине XVII в., включал ряд основных положений, главным из которых являлась верность «истинной религии и его королевскому величеству». Лояльность религии и монархии подразумевала исключение идолопоклонничества, суеверий и папизма из церкви Шотландии, а также защиту чистоты реформационной традиции, наряду с сохранением права шотландского народа на управление в соответствии со сложившейся практикой, закрепленной в статутах. Эти идеи в равной степени содержали как религиозный (антикатолический и антиепископальный) компонент, так и претензии на сохранение национальной идентичности в форме институционализации шотландского права.

Второй идеей ковенантской доктрины стал концепт двойного контракта, выражавшего как исторический и политический, так и библейский императивы. В этом смысле религиозный ковенант включал в себя союз между королем, народом и богом, который должен был поддерживать и охранять религиозную чистоту, переданную шотландцам в качестве избранного народа. В рамках ковенантской доктрины выстраивалась своеобразная иерархия, где преданность монарху уступала место верности высшему Правителю, и если король предавал свой народ, шотландцы обладали богоданным правом на то, чтобы оспорить решение власти. Использование категорий религиозного ковенанта давало возможность говорить о конституционном контракте между королем и народом в целях защиты справедливого и основанного на божественном законе правления и политического порядка. Религиозная доктрина приобретала политическое содержание, связанное с отстаиванием прав шотландцев на сохранение собственной идентичности в рамках Британии.

Третьим, наиболее революционным компонентом шотландского ковенанта, стала идея взаимной клятвы верности, приносимой монархом и народом, участники которой обязывались стоять на защите интересов правителя и его власти, а также отстаивать и защищать истинную религию, свободу и законы королевства. Содержание этой клятвы было конвенционально и предусматривалось в отношении монарха, соблюдающего обязательства ковенанта. Лишь монарх, отстаивавший религиозные и конституциональные императивы, был достоин защиты[239]. Обратной стороной этой клятвы становилось революционное право, которым наделялся народ, на восстание против беззаконного тирана во главе своих избранных представителей, не обязательно представлявших знать[240].

Этим правом выступления против монарха, попирающего закон и справедливость, шотландцы воспользовались в 1638 г., заключив Национальный ковенант, который акцентировал внимание на отличиях национальной традиции шотландской реформации, выступавшей против англиканской агрессии. После того, как восстание охватило и Англию, религиозное противостояние и проблемы сохранения шотландской идентичности слились воедино в национальном ковенантском движении, затронув более широкий масштаб англо-шотландских отношений. На одной чаше весов лежали патриотические чувства шотландцев, тогда как уравновешивали их имперские притязания англичан[241]. В этом смысле