Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

с большой неохотой. Зато, благодаря этому, в моем организме постоянно находилась четверть литра восстанавливающего материала для моего организма. Благодаря хорошему сну, отдыху и питанию через три недели я вновь набрался сил. Доктор К. сделал так, чтобы последнее маленькое пятнышко на моей ноге не затягивалось как можно дольше. За раной было необходимо понаблюдать еще две недели. Но после этого мы не могли уже больше тянуть время.

Мне не объяснили, за что меня поместили на восемь дней в одиночную камеру сразу же по истечении нескольких недель в лазарете. Обычно туда отправляли только по серьезному обвинению. Постоянная тишина и абсолютное молчание были на самом деле особым видом наказания. Через довольно продолжительное время тебя начинает пугать твой же собственный голос и, чтобы совсем не упасть духом, начинаешь занимать разговорами самого себя. Насколько же жестоким может быть приговор к одиночному заключению даже на две недели, когда рядом нет ни мухи, ни жука, ни газет, ни книг, ни бумаги, ни ручки, ни гвоздя, ни часов и не видно ни солнца, ни даже узкого клочка неба шириной с ладонь? Так начинаешь понимать, почему закоренелый преступник, выйдя из тюрьмы, никогда не исправляется, а, наоборот, изобретает еще более изощренные и жестокие способы, как навредить обществу.

Камера номер 15 в 4-й секции располагалась в северо-восточном крыле огромной буквы Н (такую форму имел комплекс исправительного учреждения).

Я сидел здесь в компании еще двадцати двух сокамерников, которых здесь называли «фокстротами». Эти люди вроде бы польского происхождения, но, несмотря даже на то, что они умели прекрасно говорить, читать и писать по-польски, на самом деле эти люди были немцами. Здешние правители яростно ненавидели эту категорию людей, которых особенно жестоко терроризировали при любой возможности. Из-за того что они жили в приграничной зоне, им пришлось ходить по тонкому канату начиная с 1914 года, когда стали меняться границы между Германией и Польшей[108]. Если их политические взгляды выясняла немецкая сторона, они, естественно, были немцами. Когда же обстоятельства изменились и ими занялась уже другая сторона, они сразу же стали доказывать, что были и остаются добрыми поляками.

Один из высокопоставленных чиновников в городе Т. потерял ногу, руку и один глаз, воюя в качестве солдата в немецкой армии в войне 1914–1918 годов. Затем, хорошо владея письменной и устной речью на обоих языках, он продолжил работать в городской администрации уже при польском правлении до 1939 года. Затем эту землю заняли немцы и заставили его продолжать работать на той же должности. За это время ему удалось спасти из лап гестапо множество поляков. А потом, в 1945 году, вернулись поляки и приговорили его к 20 годам заключения за сотрудничество с немцами.

Еще один человек был фермером, тоже заслуженным солдатом-фронтовиком войны 1914–1918 годов, получившим серьезное увечье. Период передышки между двумя войнами он провел примерно так же, а после войны был приговорен к 15 годам за то, что избил ребенка, пытавшегося его ограбить.

Бывшего судью, позже адвоката Д. постигла та же судьба. Он занимал официальные должности при разных режимах, а поскольку в качестве судьи ему приходилось судить и поляков, он попал за решетку до конца своих дней.

Священники славили Бога как по-польски, так и по-немецки, чего «ни в коем случае не должны были делать». За это всех их без разбора и бросили сюда. Немецкие власти перевели на оккупированные польские территории множество людей из всех областей Германии в качестве чиновников или доверенных лиц, а поскольку им не удалось вовремя уехать отсюда, всех их заперли здесь без всякого суда.

Завершением человеческой мозаики в 15-й камере были несколько неграмотных поляков, отсиживающих свои сроки по 10–15 лет за разбои, убийства и т. п. Эти негодяи, поскольку они не испытывали недостатка во времени, измышляли все новые способы, как терроризировать своих товарищей по камере, что они и делали настойчиво и без колебаний, заручившись поддержкой тюремных властей. И горе тому, кто пробовал противостоять им. В этом случае на жертву писали доносы, и ее убирали из камеры. Натренированный в таких вопросах «спец» или кто-то из его помощников буквально рвали такого человека на куски. Каждому из начальников отделений вменялось в обязанность раз в три дня подавать рапорта вышестоящему начальству. Зачастую жертву впоследствии снова бросали в ту же камеру с поломанными ребрами, выбитыми зубами и другими травмами. Этот человек просто «упал на лестнице». Он никогда не осмеливался заявить, что его избивали.

Рождество 1947 года ничем не отличалось от предыдущих или последующих дней. Сквозь стены мы слышали органную музыку и колокольный звон мессы. Величественное здание бывшего монастыря было построено в XIV веке. Немногие из нас стали на колени прямо под тенью креста. Такой крест висел в специальных нишах в кабинетах начальников отделений, где людей избивали и калечили, пока шло большое богослужение. В то же время в соседнем здании ревели моторы и пронзительно жужжали пилы, а в маленькой бывшей часовне, на стенах которой до сих пор сохранились настенные фрески с изображениями святых, сохранившаяся исповедальня использовалась как туалет. У нас здесь имелось достаточно времени, чтобы поразмышлять обо всем этом.

Вот сохранивший религиозные чувства заключенный раздет донага и брошен на голый цементный пол. Его палачи с грязными шутками хватают его, а потом он должен стоять и ждать перед своими нарами, пока двое мерзавцев-гомосексуалистов не удовлетворят себя[109].

Вмешаться? Прекратить это? Невозможно, если только ты сам не хочешь, чтобы тебя порвали на куски, если вообще хочешь отсюда выйти, хочешь жить.

С самого начала толпа испытывает некоторое уважение к тем, кто ведет себя абсолютно равнодушно ко всему и ко всем. Говорили, что они никогда не могли понять, как вести себя со мной: они просто не могли отыскать причину напасть на меня.

Были среди тюремщиков некоторые, которые, в отличие от прочих, вели себя со мной почти вежливо и даже намеренно лишь поверхностно осматривали мои вещи во время частых рейдов и обысков. В выпадавший один раз в две недели банный день некоторые из этих парней развлекались тем, что заставляли заключенных принимать душ либо из горячей, как кипяток, либо из ледяной воды. Никому не позволялось увильнуть от этого, и только я, упрямый, как мул, умудрялся избегать этой участи без всяких для себя последствий.

Во время моего пребывания в лазарете доктор Д. попросил у меня разрешения от моего имени направить письмо польскому высшему военному командованию. В тексте, изложенном на трех страницах