Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

это время несколько надзирателей остановились рядом со мной и снова попытались заговорить со мной по-польски. И снова я ничего не отвечал, но искаженные ненавистью лица моих собеседников говорили мне, что все этим не закончится.

Один из них молниеносно подскочил ко мне и сбил у меня с головы кепи. Острым носком ботинка он отфутболил его дальше и приказал мне, снова по-польски, поднять мой головной убор. Я «ничего не понял», но, скрипя зубами, уставился на героя. Остальным стала интересна эта так хорошо начавшаяся игра, и они дружно принялись подстрекать своего товарища «пнуть сукина сына в живот». Было непонятно, чем все это кончится, но неожиданно дверь распахнулась, и оттуда, спотыкаясь, показался мой молодой товарищ с густо покрасневшим лицом.

За одним из трех столов в кабинете сидел, поигрывая полицейской дубинкой, «начальник» с сигаретой в уголке рта. Он сразу же обратился ко мне на своем языке, спрашивая, почему я не могу идти быстрее. Я и его «не понял», заявив, что не знаю польского языка.

– С помощью вот этой штуки я здесь обучу тебя польскому за две недели. – Он рванулся вперед и сунул дубинку мне прямо под нос.

Но он не успел меня ударить, потому что я неожиданно спросил:

– Вы польский офицер?

Он остановился в раздумье. Естественно, услышав мой вопрос, он сразу же превратился в того, кем хотел бы выглядеть, поэтому поляк предпочел удовлетвориться громко выкрикнутыми угрозами в мой адрес:

– Ты военнопленный? Холера-немец! Здесь ты – заключенный, и шансов выйти отсюда у тебя столько же, сколько стать королем Англии, уж я позабочусь об этом. И запомни – это не просто тюрьма, это – тюрьма строгого режима[103]. Ты офицер?

Я ничего не ответил.

– Скольких поляков ты убил?

Снова нет ответа.

– У нас здесь есть средство, чтобы ломать вас, проклятых немцев, – в камере.

Другой надзиратель завел нас за решетчатую перегородку к каменной лестнице, и по ней мы миновали второй, третий и четвертый этажи, остановившись на пятом, где нас передали очередному «хранителю этажа». Сначала тот тщательно, но аккуратно нас обыскал на наличие оружия. Потом открылась, чтобы сразу же захлопнуться за нами, еще одна дверь. Теперь нам придется в прямом смысле проводить время за замком и запором.

Прием, оказанный нам здесь, был совсем не любезным. Тот «начальник» пнул моего молодого товарища ногой в живот, после чего опробовал свою дубинку на его плечах. Я не мог избавиться от впечатления, что здесь для нас уготованы еще более скверные испытания, но все будет зависеть от того, насколько хорошо мы сумеем проконтролировать свои нервы. Целых три года в этом месте? В этой камере? Беззащитными перед капризами мошенников, подобных тем, что остались внизу, у лестницы? Нет и еще раз нет – это невозможно! Это здание, эти помещения подходят лишь для того, чтобы встретить здесь свой конец. Но если это так, то – спокойно! Эти парни, которые за всю свою историю не были способны даже прокормить себя, которые целовали края нашей одежды за то, чтобы отделаться лишь шлепками за воровство у нас, которые умоляли нас взять себя на сезонные работы[104], – ни при каких обстоятельствах эти люди не сломают меня и не заставят пресмыкаться перед ними. Мне удалось внушить свою решимость и моему полностью сломленному товарищу.

Снова звякнул ключ. Засовы с лязгом разомкнулись. В дверях появился ухмыляющийся заключенный со сверкающим алюминиевым котелком в одной и таким же блестящим черпаком в другой руке. За ним стоял тюремный надзиратель. У нас не было ни мисок, ни ложек, но тот человек с быстротой молнии принес нам недостающие предметы, наполнил миски до краев, – бум! – дверь, хлопнув, закрылась. Похоже, все здесь делалось в спешке.

Суп, которого нам налили больше литра каждому, был ничуть не хуже, чем тот, что давали в Потулице. Но у нас почти не было аппетита. Длинный, беспокойный день, нервное напряжение в этом «санатории» – мы просто были не в состоянии есть. Снова лязг замка и ключей.

– Хотите еще?

– Нет, нам достаточно.

– Вот ваш хлеб.

Заключенный (он, видно, пользовался здесь доверием) передал нам два толстых ломтя, а охранник предложил огоньку. Какое-то время мы молча, онемев, смотрели на него. Может быть, это еще один способ поиздеваться над нами? Я достал одну из трех оставшихся у меня сигарет и наклонился, как будто прикуривал у официанта в баре. В качестве официанта в данном случае выступал пан надзиратель, отвечавший за этаж или часть тюремного помещения, или просто «командир».

В Польше любой человек в форме откликается на обращение «командир».

В глазах заключенного загорелся интерес, и, пока пан предлагал мне огонь и задавал соответствующие вопросы, он успел перекинуться парой слов с моим товарищем. Бум! Тяжелая дверь снова захлопнулась. Такого испытывать нам еще не приходилось: нам не только разрешили курить, но даже предложили огонь.

Наше жилище имело пять с половиной шагов в длину и полтора шага в ширину. Здесь был маленький стол, один табурет и массивная железная койка, которую можно было сложить, подвесив на железных крюках и цепи на стену. Была небольшая раковина, которая служила также и туалетом, если убрать сверху саму раковину, небольшой кувшин для воды, маленький стенной шкаф для миски и ложки. Если встать на табурет, то в окно можно было увидеть через решетку часть тюремного двора. Стены здесь были толщиной более полутора метров.

Полы сделаны из старых, изрядно утоптанных, но все равно сверкающих дубовых досок.

Разумеется, ни о каком сне в первую ночь не было и речи, несмотря на то что на койке было достаточно места для двоих. Часы на башне отбивали каждую четверть часа, а в перерывах между боем мы слышали крики часовых во дворе при смене караула. Массивные стены двора были испещрены вкраплениями стекла[105], на крышах оборудованы места для вооруженных пулеметами охранников.

Свет прожекторов через короткие интервалы обшаривал стены; периодически с целью проверки в нашу камеру проникал тонкий луч света через маленький глазок в двери. Мы, несомненно, были заперты крепко и надежно.

На рассвете первого дня по сигналу колокола все здание просыпалось. До сих пор мы слышали лишь слабое эхо отдаленных звуков, которые постепенно становились громче. Спустя четверть часа прозвучал такой же одиночный удар колокола. Затем через короткие промежутки времени колокол звучал дважды, трижды, четырежды и т. д. Восемь ударов предназначались для нас, этот сигнал был последним. Скрежет ключа в замке. Лязг открываемой двери. Из камер выставлялись