Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

Мой бывший работодатель, который через моих товарищей узнал о моем возвращении, сократил для меня предусмотренные правилами 21 день карантина. Он явился туда на третий день и забрал меня на мое прежнее рабочее место. Для меня в П(отулиц) пришли две посылки из США. Мне удалось убедить какого-то поляка выкупить их для меня, а потом я поделился с ним содержимым. Несмотря на это, я был чрезвычайно рад тому, что стал обладателем двух прекрасных кардиганов, которые пришли в одной из посылок. Их пришлось отдать на хранение на склад, а позже, почти ненадеванные, они бесследно оттуда исчезли.

Семь месяцев ожидания (точнее, это был период тяжкого труда), которые последовали за всеми этими событиями, снова довели меня до физического истощения. Постоянные бессонные ночи – из-за постельных паразитов ночи были невыносимыми – в сочетании со скудной едой и непомерно высокими нормами выработки, а также нервными переживаниями, что работодатель не включит меня в списки на отправку домой на транспорте, который неизвестно когда прибудет, постепенно подточили даже мой сильный организм. Начались ужасные приступы слабости и головокружений, которых я никогда прежде не знал; к ним добавилась повышенная потливость и опухоли по всему телу.

Как-то в один из майских дней вновь имел место один из тех злосчастных визитов в наш барак. Тех из нас, кто попал в «ночную смену», разбудили и поставили строем снаружи под холодным ветром, одетыми в одни рубашки и нижнее белье. Все это заняло 4 часа, достаточно для того, чтобы эти овчарки тщательно все и везде обшарили, полностью и до последнего уголка. После этого я никогда не мог избавиться от чувства холода. Вероятно, мои проблемы с сердцем тоже стали результатом того дня.

– К сожалению, мы не можем вам помочь. Остается надеяться на ваш железный организм, и, кроме того, будем надеяться, что с легкими у вас все в порядке.

Таково было лекарство и рекомендации врачей после нескольких недель лихорадки, когда твое тело просто отказывалось тебе подчиняться, будто оно принадлежало кому-то другому.

И все же мне приходилось работать. Иначе мой паек был бы урезан, что было синонимом слова «смерть». Уменьшение работы означало безжалостный перевод с «первого котла». В то же время, выполняя норму, можно было подвергнуть себя риску быть вычеркнутым из списков подлежащих отправке транспортом как ценного работника.

Но пришло время, когда в течение нескольких дней был назван ряд фамилий лиц, включенных в списки. Почти в конце этого отбора и меня тоже переселили в специально отведенный для этого отдельный барак, откуда предварительно выселили других заключенных. Но затем потянулись несколько наполненных волнением и тревогой недель. И так вплоть до последней ночи, когда наконец были выполнены последние формальности. А на следующую ночь нас наконец отправили. Нас разбили на группы и в последний раз обыскали в соседнем бараке. Сначала женщин, потом остальных.

Снова мы испытали на себе бесчеловечное обращение со стороны поляков. Таким поведением, хорошо знакомым нам и прежде, они решили выразить свое отношение к нам на прощание. Нас безжалостно и жестоко награждали тычками, избивали и пинали ногами. Женщинам доставалось даже больше, чем мужчинам. Наши жалкие мешки и пакеты рвали на куски, разбрасывали содержимое, тщательно обшаривали. Одежду срывали с тел, чтобы найти утаенную в ней запасную рубашку, вторые штаны, украшение или хотя бы кусок бумаги. Обувь выворачивали наружу, тщательно досматривали, а когда жертва была наконец полностью обыскана, ей позволялось собрать свои разбросанные повсюду оставшиеся пожитки и, получив пинок, освободить место для следующей жертвы.

Никто не жаловался. Никто не ронял слез из-за потерянного одеяла, носков или того самого носового платка, которые так тщательно берегли. Многие выходили после осмотра совсем без багажа. Несмотря на все издевательства, лица людей были счастливыми. Всем казалось, что мы действительно отправляемся домой.

Никто и никогда не забудет этих зверей в человеческом обличье, в форме с польской национальной эмблемой. Они могли бы сами заранее облегчить себе жизнь и избавить себя от беспокойства. Стоило лишь попросить – и никто не отказался бы покинуть этот лагерь хоть совсем голым.

Я оказался посреди всей этой суеты и шума – уже полураздетым – с одной из последних групп. Мне повезло в том, что пик хаоса был уже позади, и я благополучно прошел осмотр после одного из заключенных, которого уже успели обыскать, забрав практически все его вещи. За колючей проволокой лагеря П(отулиц) уже стояли в ряд грузовые машины, в которые предполагалось погрузить маленьких детей, стариков и женщин, которые уже не в состоянии были идти, а также их пожитки. Те из нас, кто шел пешком в сопровождении охраны на мотоциклах, думали, что это было очень благородным поступком. Но ворам и здесь удалось сделать последнюю вылазку: несколько тюков и коробок, которые должны были положить в один из грузовиков, они тщательно отобрали и переложили в другие машины. А те, кого перевозили на грузовиках, потом стояли и ждали на железнодорожной станции в Н(акеле), и напрасно, прибытия того, что осталось от их пожитков.

Поезд и на нем примерно 1100 человек катился в западном направлении в сопровождении и под руководством группы русских и поляков. Никто не понимал, как осуществляется взаимодействие между ними и кто кого контролирует[113].

Прошло уже три дня с тех пор, как мы переехали через Одер. После переправы через реку мы больше уже не видели ненавистных четырехугольных польских головных уборов. Русские практически ничем не привлекали к себе внимания. Печально было смотреть на некогда обильно плодоносившие земли, опустошенные, выжженные города и поселки, руины на месте того, что некогда было железнодорожными вокзалами, от которых теперь остались лишь одноколейные железнодорожные пути. Труда целого поколения не хватит на то, чтобы залечить эти повсеместные признаки разрушения.

По всей видимости, пунктом нашего назначения являлся хорошо всем известный город Э(рфурт) в Тюрингии. Там обитателей нашего эшелона разделили и направили в два карантинных лагеря. Я оказался в В(еймаре?), где постарался использовать отведенные на карантин 12 дней для того, чтобы в первую очередь получить официальные документы, а также для того, чтобы сориентироваться на местности. Я принял решение бежать сразу же после того, как мы пересечем Одер. До того момента у беглеца вряд ли были бы шансы на успешный побег. Здесь же, однако, это должно быть возможно, и мне следовало попытаться.

Как «специалиста», меня перевели отсюда на государственную экспериментальную ферму в районе Г(ота), и, помимо медицинского удостоверения о прохождении карантина, мне выдали проездные документы на