Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Во многом лишь кажущийся антипод Гольденберга в художественной системе романа — Клеточников, «двойной агент», — тайный сотрудник «Народной воли» «за пазухой» царской охранки — в Третьем отделении, хотя он и не совершает трагических ошибок и ведет себя героически и мужественно до конца.

Внешне они очень разные, Гришка Гольденберг и Николай Васильевич Клеточников. Один — эффектный, суетливый, склонный к громким декламациям и красивым жестам, другой — невзрачный, блеклый, тихий и незаметный, как тень. Учитывая, что Клеточников в отличие от Гольденберга проявляет стойкость духа, критика противопоставляла этих персонажей: «ложный» героизм Гольденберга и «тихий» героизм Клеточникова; причем, как пишет, например, Н. Иванова, «побеждает, бесспорно, идея скромного „тихого“ героизма» (с. 184). Однако на деле между обоими действующими лицами, пожалуй, гораздо больше общего, чем различий. На страницах романа Ю. Трифонова, если хорошенько вдуматься, их сближает главное — побудительные мотивы участия в революционной борьбе.

Если такими людьми, как Желябов, Михайлов-Дворник, Перовская или Халтурин, движут глубоко выстраданные революционные убеждения, то для Клеточникова, как и для Гольденберга, главное все-таки — не цели революции, а личное самоутверждение, желание заявить о себе миру. Николай Васильевич, как он изображен в произведении, слишком невзрачен и бесцветен даже для того, чтобы завести простенький любовный роман, не говоря уж о том, чтобы устроить личную судьбу, к чему он первоначально тщетно стремится. Существует он на деньги от наследства, деть ему себя совершенно некуда. Честные, передовые люди, разумеется, ближе для него, чем подлецы и ретрограды. Гложет смутное желание извлечь «пользу» из своего бесполезного существования. В состоянии экзальтации он и бросается в гущу событий, становится «двойным агентом».

Принятая на себя роль, в которой он видит возможность принести некую, хотя и не до конца ясную ему пользу обществу, дарит ему главное — ощущение собственной значимости, ужас и сладость существования: «Успокаивался на одной мысли: польза под конец жизни, вот она, польза, грозная, ледяная, смертью дышащая, от нее поджилки трясутся, душа замирает, хочется „мама!“ крикнуть, все так, да ведь бесполезность еще смертельней и ледяней. Бесполезность — это уже совсем лед, душа замирает».

Такие монологи недаром столь отдают «театральщиной». Подобно Гольденбергу, Клеточников живет как на сцене, хотя в отличие от того принятую на себя трудную роль (в таком самоутверждении действительно есть героизм!) последовательно и без срывов доводит до конца…

Через эти образы романист утверждает очень важную для него мысль, звучащую и в других произведениях Ю. Трифонова: ненастоящая жизнь имеет свойство превращаться в театр.

Как уже сказано, во внесюжетных отступлениях романа возникает Клио, голос Истории. Это больше чем условный метафорический образ, позволяющий писателю с помощью «монологов Клио» вступать в прямой контакт с читателем. Чтобы поведать о дальнейшей судьбе отдельных героев или указать, на каких источниках основаны эпизоды и сцены романа, а иногда даже сообщить, как были добыты сведения, факты, архивные документы из числа тех, что впервые представлены в книге.

(Замечу попутно, что если сбор и осмысление относящихся к теме документов предваряет так или иначе всякую работу в историческом жанре, то поисковый азарт автора «Нетерпения» легко понять: длительный период о народовольцах почти не появлялось значительных историографических работ и серьезной беллетристики. И художнику нередко приходилось самому восполнять многие «белые пятна». Автору «Нетерпения» при этом очень пригодился опыт, накопленный еще при работе над «Отблеском костра».)

Нет, муза истории Клио не производит впечатления нарочитости в романе о народовольцах. Образ вызван строем произведения, кругом художественных понятий автора. Помимо прочего, имеет значение еще и то обстоятельство, что книга эта — политический исторический роман с заметным тяготением в сторону научно-художественного исследования, когда наблюдения сосредоточиваются на самодвижении истории, из которых читатель черпает уроки для современности. Имея в виду новизну и обилие привлеченного писателем документального материала, можно даже сказать: книга Ю. Трифонова — это написанная художником история партии «Народная воля», начиная с дальних подступов к липецкому съезду 1879 года и кончая событиями вокруг 1 марта 1881 года, когда осуществилась восьмая по счету попытка казнить Александра II… Настолько прозаик не боится принимать на себя задачи историка!

Крен в сторону научно-художественного исследования в романе имеет и издержки. Произведение густо населено, пожалуй, даже перенаселено действующими лицами. Образ Андрея Желябова, при всей живости и значительности этой фигуры, несет отпечаток иллюстративности: слишком жестко подчас индивидуальное развитие героя обозначает путь представляемого им политического течения и слишком очевидно автор вручает порой своему главному персонажу запасы сведений и идей, которые хотел бы сообщить читателю.

Софья Перовская, Соловьев (осуществивший третье покушение на царя), Степан Халтурин, Александр II, Достоевский… Мастерство психологического портрета и успешное осуществление изначально сложной задачи отличают работу писателя над этими образами.

Роман написан в многоструйной, переменчивой стилевой манере, с «голосами издалека», с «монологами Клио» и т. п.; выдержан, что называется, в «современной художественной форме».

Одна из программных статей Ю. Трифонова последней поры — «Нечаев, Верховенский и другие…». В этой работе, посвященной столетию со дня смерти Ф. М. Достоевского (февраль 1981 года), он писал о политическом прови́дении великого художника. Образцом этого прови́дения считал роман «Бесы».

В годы, ставшие для Трифонова последним периодом творчества, Достоевский — художник и мыслитель — все больше и больше влек его к себе. Как бы возвращаясь к проблематике «Нетерпения», автор размышляет в статье о героях «Народной воли», о Нечаеве и нечаевщине, о литературном отражении этого явления — главном «бесе» из романа Достоевского Петре Верховенском, о современном терроризме…

«Русские террористы, члены знаменитой „Народной воли“, — пишет Трифонов, — хотя и проклиная Нечаева за антинравственность, к концу деятельности во многом — силою обстоятельств и логикою движения — приблизились к Нечаеву. И все же глубинной своей природой они отличались от Нечаева бесконечно, убивали только врагов, представителей самодержавной власти, а возможность гибели людей сторонних приводила их в ужас и заставляла порой откладывать покушения. Террористы теперь не останавливаются ни перед чем: взрывают самолеты, поезда, аэропорты, универмаги, народное гулянье на площади… И это нечаевщина в чистом виде… Достоевский расщепил, исследовал и создал модель зла. Эта модель действует поныне… Через столетие писатель заглянул в наши будни…»

Политический терроризм в условиях современной цивилизации обратился в зловещую карикатуру даже на нечаевщину. Лишенный мировоззренческих и нравственных устоев, получая мощное паблисити в средствах массовой информации, «терроризм выродился в мировое шоу». Десятки и сотни миллионов людей, замерев у телевизоров, открывая газеты, наблюдают за драмой заложников. В возвышенные побуждения очередных «актеров» теперь уже никто не верит: «…сцена залита кровью, а главное действующее лицо — смерть». Гениальность Достоевского, по слову Трифонова, состоит в