Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Эту внутреннюю идейно-художественную цельность творческой работы писателя хорошо почувствовал Р. Шрёдер. «Истоки ваших произведений последних лет, — говорил он в диалоге „Роман с историей“, — заложены… в проблематике „обмена“». В повести «Обмен» история квартирного обмена раскрывает нравственно-идеологический обмен, отказ от нравственных и гуманистических традиций ради внешне более спокойной и приятной жизни… И в «Нетерпении» в конечном счете тоже проблематика обмена, лишь иначе сформулированная: народовольцы обменяли идею народной революции на идею террора. Народовольцы пытались субъективно-волюнтаристски свершить то, что объективно еще не созрело… Эта главная мысль сформулирована в романе так: Желябов «начал с того, что хотел учиться у народа, а пришел к тому, чтобы учить историю».

Представлен и развит в «Нетерпении» и свой тип «счастливого неудачника». Это — романтики политической борьбы, «подталкиватели истории».

Персонажи, казалось бы, столь далеких эпох и разных масштабов личностей — народовольцы из романа «Нетерпение» и лучшие современные герои «городского» цикла — связаны в творчестве Трифонова не всегда прямыми, но явными узами духовного родства.

Художник располагает правом на собственное «прочтение» реальных характеров в пределах исторической истины. И автор «Нетерпения» это право использует. На всем протяжении книги Трифонов стремится показать, что большинство народовольцев были самоотверженными рыцарями революционного подвига, людьми безукоризненных личных достоинств, самых возвышенных народолюбивых идеалов и гражданских устремлений. Но в них было и другое. С помощью индивидуального террора они пытались изменить поступь истории. Одним мгновенным ударом исполнить работу, которую дано осуществить лишь поколениям и десятилетиям. Подлинных реальностей народной жизни большинство из них не знало и плохо их понимало. Эту истину тоже неизменно утверждает и проводит прозаик.

Можно быть замечательным храбрецом, готовым на героический поступок и подвиг самоотречения, и внутренне страдать от недугов, похожих на те, которые снедают лучших героев «городского» цикла. Один из них, как помним, состоял в страхе «перед реальностью жизни», «в страхе увидеть», «в боязни увидеть».

Высшая прозорливость ума состоит в том, чтобы замечать в жизни то, что отвергает, возможно, главное в собственных убеждениях, мечтах и надеждах, если только дело обстоит так, в способности подметить то, что перечеркивает тебя нынешнего. Высшее бесстрашие заключается в том, чтобы переступить собственные понятия во имя реальностей жизни, с тем чтобы развиваться и служить отчизне дальше. Большинство народовольцев, как показывает Трифонов, к этому не были готовы или на это вообще не были способны. В этом состояла их историческая драма и личная трагедия.

Народовольцы были всего лишь горсткой разночинной интеллигенции, передовой молодежи, действовавшей в азиатски отсталой стране. Их политическое нетерпение во многом рождалось из отчаяния.

Искусство — не история, у художника свои мерки. Он пишет живые характеры. Побуждает читателя думать не только о внешних обликах действительности, возникающих перед глазами, но и о «вечных вопросах» бытия. Иначе вообще было бы не интересно читать сегодня о дореволюционных интеллигентах.

Вот почему о внутренних недугах, что сближают столь разных, однако же наделенных симпатией автора героев книг Трифонова, которые создавались параллельно и почти одновременно, можно сказать, среди прочего, строками Горького из «Жизни Клима Самгина»:

Вы прятались от страха жизни

В монастыри и кутежи,

А мы в служение отчизне

И в утешенье книжной лжи.

…Решение о казни Александра II было принято народовольцами на липецком съезде в 1879 году. Три безуспешных покушения на жизнь императора, совершавшихся одиночками, предпринимались и прежде. Но отныне это становилось целенаправленной программой и основным содержанием деятельности партии.

Руководил боевыми группами Андрей Желябов. Он и является главным героем романа, который в соответствии с «портретной» установкой серии книг «Пламенные революционеры» снабжен подзаголовком — «Повесть об Андрее Желябове».

Главное, что вынудило народовольцев прибегнуть к последней крайности — индивидуальному террору, были народная темнота и жестокость правительственных мер, которыми встречались попытки мирными средствами изменить существующее в стране положение. «Хождение в народ» принесло разочарование его устроителям. Андрей, простолюдин, чей дед и отец были крепостными, дольше других оставался «пропагаром», но уступил и он… Иссякли надежды увидеть зарю общественного пробуждения и перемен при жизни нынешнего поколения.

Александр II, «лживый деспот», олицетворял собой, в глазах народовольцев, двойственную и жестокую политику правительства. «Никогда в России не было столько виселиц, как при царе-„освободителе“. Казни в Киеве и Петербурге, зверское обращение с заключенными…» Позже правительство дошло до того, что «каждый обвиняемый в политическом преступлении мог быть судим без предварительного следствия, осужден без свидетельских показаний и приговорен к казни без права апелляции». Когда в Киеве вешали честнейшего и бескорыстнейшего из русских людей Валериана Осинского, оркестр играл «Камаринскую»…

Беспощадно каралось малейшее изъявление свободного мнения, если оно посягало на существующий порядок вещей. За участие в уличной демонстрации, как это было со студентом Боголюбовым, лишали всех прав состояния и давали 15 лет каторжных работ в рудниках… «Пропагары» за попытки нести слово истины и света в народ иногда по два-три года томились в тюрьме без суда…

А что творилось в тюрьмах?! Одна из впечатляющих сцен романа — массовая расправа над взбунтовавшимися политическими заключенными в Петербургской предварилке после оскорбительной экзекуции над Боголюбовым, которого приказал выпороть градоначальник Трепов… Заключенные протестуют, требуют уважения их прав и человеческого достоинства… Неравная борьба беззащитных людей, методичные и зверские избиения по камерам, когда на жертву набрасываются по три-четыре надзирателя, стойкость духа непобежденных — как все это напоминает описания иных событий в царских застенках, которые даны Ю. Трифоновым в «Отблеске костра».

Несомненно, слышанные некогда от дяди и отца рассказы об их тюремно-каторжной молодости помогли воображению художника воссоздавать, обложившись документами, картины быта и борьбы политических узников в царских застенках на страницах романа «Нетерпение». То, что с конспективной краткостью было зафиксировано прежде, дарило теперь детали и краски, разворачивалось в картины. Более того: в яркой фигуре ближайшего сподвижника Желябова и его «дублера» — «вечного организатора» Михайлова-Дворника, который несуетливо и со спокойной убежденностью делает все, чтобы превратить «кружок в партию», как мне кажется, прозрачно угадываются черты личности и особенности революционного «почерка» В. А. Трифонова…

Двойственными (а народовольцы считали — «лживыми», «обманными»!) были реформы, проведенные при Александре II, — их результатом оказался «простор для хищников, разграбленье страны, миллионы нищих, голодающих…». Гибли лучшие, народ дичал, тупел, и страшной угрозой вырастал кулак в деревне и капиталист в городе… «Ждать долее невтерпеж!»

Атмосфера нетерпения, в которую погружается читатель, — это не просто душевное состояние, исступление чувств героев, жаждущих немедленных общественных перемен. Не только отвечавшее точке высшей активности революционеров-народовольцев состояние эмоционального взлета, гражданского горения, крайней решимости на любые жертвы во имя, казалось, столь близкого —