Читать книгу - "Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд"

Американцы заполняют землю вьетконговскими костями, реально заполняют - до отказа, полностью - так, чтобы вьетконговские землепашцы не смогли отыскать ни пяди земли, где посадить им рис.

Вьетконговцы отказываются капитулировать, предпочитая умирать с голода.

Кости умирающих от голода вьетконговцев все накапливаются и накапливаются, покрывают собой всю поверхность Вьетнама, и растут все выше и выше, пока не затмевают солнце.

Американцы боятся наступившей темноты, а потому уходят из Вьетнама и объявляют о своей победе.

И вот однажды, безлунной ночью, когда никто не может увидить этого волшебства, вьетконговские кости сами собой собираются и превращаются в людей. И вот

уже, болтая и смеясь, вьетконговцы снова могут ходить по своей собственной земле, земле их предков.

Мне снится кошмар, я вижу Ковбоя, с простреленными ногами, отстреленными яйцами, без одного уха. Пуля, пробившая щеки, сорвала прочь десна с челюсти. Снайпер, засевший в джунглях, отстреливает от Ковбоя куски. Этот снайпер уже уделал Алису и изувечил двух морпехов, которые отправились спасать Ковбоя - Дока Джея и салагу Паркера. Снайпер отстреливает от Ковбоя куски, чтобы остальные в отделении попытались его спасти, а снайпер тогда получил бы возможность убить нас всех, и Ковбоя тоже.

И вот, в очередной раз, в моем кошмарном сне, Ковбой глядит на меня застывшими от страха глазами, и тянет ко мне руки, будто хочет что-то сказать, после чего я выпускаю короткую очередь из «масленки», и одна пуля попадает Ковбою в левый глаз и вырывается наружу через затылок, вместе с кусками волосатых костей, с налипшими на них мозгами.

И вот уж мертв Ковбой, и голова его разбита вдребезги.

Клац. Клац-клац.

Что за звук? Я просыпаюсь. Хватаюсь за оружие. Должно быть, Призрачный Блупер. Призрачный Блупер пришел, чтобы кишки мне выпустить.

Клац. Клац-клац.

Я пытаюсь отыскать источник этого звука, и вижу Папу Д. А.

Папа Д. А. сидит на корячках в темноте и стреляет себе в голову из незаряженного пистолета 45-го калибра.

Я не смотрю на его лицо. Я боюсь помереть в одиночестве, но еще больше боюсь ехать домой.

Где-то с месяц назад мы с Д. А. ехали в охране колонны «Кока-Колы». Меня с Д. А. и одного парня с его отделения вез до места трехосник с пулеметом 50-го калибра.

Мы ехали через одну из деревушек, что стоят по обе стороны шоссе, и состоят из хлипких домиков. Гуки копались в мусорных кучах в поисках какой-нибудь еды.

Мы увидели гучонка, который попытался съесть кусок пенопласта, и нам стало смешно, потому что гучонок откусил кусок, скривился, выплюнул, а потом снова откусил.

Как в кино, мимо нас текла процессия из тощих гуков в белых коническими шляпах на головах, квадратных пятен воды на рисовых плантациях и полутонных буйволов с бронзовыми кольцами в носах, арвинских рейнджеров в красных беретах и групп шлюшек-малолеток, которые на мгновения приоткрывали для нас свои сиськи, и мы глядели на крестьян, которые, согнувшись пополам и стоя по колено в воде на полях, тянули из земли рисовые побеги.

Колонна остановилась в деревушке, и тут, откуда ни возьмись, подбегает гучонок, который продает ананасовые дольки на зубочистках и говорит. - Ты дать мне одну сигарету! Ты дать мне одну сигарету!

Этот уродец зашвыривает свою картонную коробку, полную ананасных ломтиков, прямо в грузовик.

Папа Д. А. в тот момент стоял у пулемета. Разворачивает его, и все его тело начинает сотрясаться от «бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам», и пацанчик взорвался и разлетелся по всей обочине, как искромсанный цыпленок.

Папа Д. А. говорит: - Я - боец, Шутник. Блин, я ведь люблю этот чертов корпус морской пехоты, и все такое. Но в Кхешани сраженьями и не пахло. И морпехи - будто и вовсе это не войска такие, а кинозвезды. Морпехи

в Кхешани поставляли материал для журнала «Таймс». Мы как белые клоуны, что туков потешаем. Мы не более чем разрекламированные мишени для вражеского огня, место для прилета кучи бомб и снарядов. С тех пор как появились пушки, война потеряла благородство. С современным оружием убивать совсем уж не почетно. Мы ведь вполне могли бы расставить тут деревянные макеты, устроиться в тылу на хлебные должности и зарабатывать кучу денег.

— Говорят нам: сидеть и не высовываться. Окопаться. Но морпехи ведь не строители. Копать - не наше дело. Наше дело - быть начеку. Наше дело - быть крутыми как яйца и ебашить врага.

Я говорю: - Так точно.

Папа Д. А. говорит: «До того, как мы пришли в Кхе-шань, Ви-Си ночевали в старом французском блиндаже. Завтрашней ночью они опять там будут спать. За что боролись - на то и напоролись. Но что делать с двадцатью шестью сотнями пехотинцев, по которым тут долбили? Думаешь, эти парни смогут забыть о цене, что мы заплатили, чтоб удержать Кхешань. Как быть с Ковбоем?

— Что ж,- говорю я - было бы мне так хреново, я б себя убивать не стал. Я б кого другого убил.

— Иди отсюда, Шутник. Мудак ты.

— Ты снова до конца срока дотянул, Д. А. На этот раз не продлевай. Ты старик. Уезжай обратно в Мир. Поживи. Тебе же лучше будет.

— Черт возьми, Шутник, я ж совсем не знаю, что мне там в Мире с самим собою делать. Единственные, кого я могу понять, и кто меня поймет - это вот эти пехотинцы, понюхавшие пороху.

— Ну, будешь там по подворотням шляться да на баб пялиться.

Он глядит на меня, уже почти сменясь, - Хрень какая.

Я ворчу, передразнивая: - Хрень какая.

Папа Д. А. говорит: - А помнишь, когда Ковбой был командиром нашего отделения в Хюэ? Помнишь ту бе-бисану?

Я пялюсь на свои ботинки,- Ага, помню. Чертов этот Хюэ.

— Она подошла прямо к нам во время боя,- говорит Папа Д. А. - В Цитадели. Она такую маленькую тележку везла, «колу» со льдом продавала, прямо под огнем.

Мы ей: - Где вьетконговцы?

А она: - Ты вьетконговец.

А мы: - Ты бебисана.

А она: - Нет вьетконговцев.

А мы: - Бебисана, ты бум-бум?

А она хихикнула еще, помнишь? Сказала:

— Ты дать мне деньга.

Я говорю:

— Кончай, Д. А.

Но Д. А. уже вовсю прокручивает кино про Хюэ в своей голове:

— Какой-то тупорылый пехотинец тогда заплакал. Как звали - не знаю. Просто какой-то тупорылый пехотинец с проблемами с головой.

— Бебисана присела перед пехотинецом. Она подняла его каску - едва подняла