Читать книгу - "Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд"

Мы запрыгиваем на их головы в траншею и забиваем их насмерть саперными лопатками и отрубаем головы мачете.

А потом мы встаем в траншее на ноги, разворачиваемся в сторону врага, и искрящейся лавиной твердого красного железа хлещем по яйцам, животам и ногам, и косим наступающих на высоту.

Нам насрать. На хер раненых, и на хер личные проблемы этих сладких созданий. Нам некогда обращать внимание на их слезы. Лавина желтых солдатиков откатывается туда, где нам их не достать, и от этого мы звереем.

Мы вылезаем из траншеи и соскальзываем на заднице в свои же заграждения, перелезаем через баррикады в три мертвых гука высотой, отпинываем с пути перепутанные взрывами обрывки проволоки и гонимся за отступающей волной из грохота и дульных вспышек,

и на каждое движение, вопль или просто звук палим вслепую из раскаленных винтовок, пока не кончаются боеприпасы. И тогда мы отбираем боеприпасы у своих мертвецов.

И, откуда ни возьмись - прямо передо мной из ниоткуда возникает гук. Он бежит на меня, стреляя на бегу. Еще одно чудо - М16 вылетает у меня из рук.

Гук гремит капсюлями, выпуская одной очередью полный изогнутый магазин, рассеивая по всему участку тридцать пуль из АК, чтобы прорезать себе проход.

Земля взлетает вверх и хлещет мне лицо.

Я вытаскиваю свой «Токарев» из наплечной кобуры и стреляю гуку в грудь. Он не останавливается, продолжает стрелять из автомата с примкнутым штыком. Я вижу тонкие черты его мальчишечьего лица, плоский нос, неровно остриженные черные волосы, его черный гуковский взгляд. Я дважды выстреливаю ему в грудь, и он подпрыгивает от пуль, но продолжает наступать.

Пальцы волшебным образом дергают меня за тропическую форму. Я чувствую себя как клоун в дурацкой киношной комедии про войну, который забыл все свои реплики.

Получается, что мне остается только стоять здесь и корчить из себя крутого, пока этот гуковский фокусник будет мне кишки штыком выпускать. Весьма неприятная ситуация получается, черт побери.

Неужто мертвец может столько пробежать?

Не знаю уже, что делать, а потому еще четыре раза стреляю в гука, и вот он врезается в меня как миниатюрный полузащитник в футболе, сбивает с ног и перескакивает через меня, а я падаю и, когда я бьюсь лицом о землю, мощный взрыв, почти землетрясение поражает Кхешань, и мои перепонки лопаются.

Тьма постепенно сменяется солнечным светом.

Землетрясение кончилось, и я сижу на полу посреди развороченных предметов, произведений мрачного искусства, которые сам помогал творить. Все мертвецы из СВА похожи на облажавшихся акробатов. Люди с носилками и санитары роются в грязных красных обломках, вынесенных на берег. Люди с носилками нагружают их ранеными из наших и уносят прочь, оставляя на месте мертвых морпехов, завернутых в грязные плащи.

Пехотинцы проходят мимо меня, они молчат, их глаза прикованы к горизонту, но ничего там не видят, глаза воспалены, на лицах запекшаяся кровь и пыль, поднятая в воздух снарядами, эти глаза, расфокусированы - глаза полумертвецов, взирающих изумленно и недоверчиво на странную землю полуживых - взгляд на тысячу ярдов.

Папа Д. А. стоит надо мной, он орет, но я ничего не слышу. Я затыкаю уши руками.

На земле, рядом со мной - мертвый гук с розовыми пластмассовыми кишками, кучей сваленными на груди. В кишках кишат черные мухи. На щиколотках мертвого гука петли из телефонных проводов, чтобы друзья могли утащить его мертвое тело в джунгли.

И вдруг в мое поле зрения вторгается румяное лицо Могилы - самого дубового майора с двадцатилетним стажем в морской пехоте, и величайшего мудака на планете. Он орет. Его голос то становится громче, то снова уходит в никуда, и это хорошо, потому что, судя по оскалу на лице Могилы, лучше мне ничего не слышать.

— Хер ты у меня отвертишься! - говорит Могила. Он склоняется ко мне, пальцем поддевает воротник, стучит костлявым пальцем по золотистым знакам различия. - Я тебя ниже рядового опущу!

Я произношу с улыбкой:

— Я и до тебя еще доберусь, Могила.

Могила глумливо ухмыляется и шествует прочь.

Когда ко мне возвращается слух, Папа Д. А. докладывает обстановку.

Могила собирается подать на меня по 15-й статье, внесудебное расследование, потому что Бивер рассказал Могиле, будто наземная атака застала нас врасплох потому, что я спал при несении караульной службы. Но военно-полевой суд мне не грозит, потому что Бивер, как мой взводный сержант, заступился за меня и попросил Могилу на меня не серчать, потому что я чокнутый.

Папа Д. А. спрашивает у меня, как я, и точно ли я не ранен, а в это время мимо шлепают Могила с Бобром. Бивер пялится на меня, он немного горд собой и много лыбится.

Эдди Хаскелл с Куском следуют за ним в трех шагах.

Эдди Хаскелл одаривает меня реально злобным взглядом - так ему кажется - и выставляет средний палец.

Могила обнимает Бивера за плечи и произносит: -Ох, и люблю ж я посмотреть, как руки с ногами разлетаются!

Бивер все кивает и кивает, пытается улыбнуться, гримасничает от боли, и мы с Папой Д. А. успеваем заметить толстую черную нитку, стягивающую кончик Бобровского языка. Папа Д. А. ничего не может понять, когда я начинаю ржать так, что можно живот надорвать.

Бивер недоуменно глядит на нас, и я разрываюсь от смеха.

Соленый капрал из третьего взвода подгоняет нам пару банок теплого пива. В мою банку попала земля, но мне насрать, у меня самого земля на зубах скрипит. Меня сейчас одно лишь волнует - восходящее солнце глаза режет.

Папа Д. А. помогает мне встать на ноги. Но прежде

чем забраться обратно на периметр, мы с Папой Д. А. поднимаем тост за вьетконговского пехотинца, лежащего мертвым на полу у наших ног, за вражеского бойца с такой высокой мотивацией, что он нокаутировал меня, жирного американского засранца, даже после того, как я его и продырявил, и грохнул, и вальнул, и убил так много, много раз.

Вьетконговцы отходят от Кхешани, унося с собою головы, руки и ноги. Когда они возвращаются в свои деревни, они рассаживаются в тени, а их симпатичные вьетконговские подружки пришивают обратно оторванные осколками конечности, орудуя огромными иглами и толстыми черными нитками, и обматывают их бинтами из листьев.

По ночам симпатичные вьетконговские подружки залечивают раны с красными краями и черными стежками с помощью трав и корня дикого банана, плошек с горячим рисом и кучи