Читать книгу - "Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг"

тех пор на территории построили маленький музей и центр для посетителей. Ближе к последнему перенесли и главный вход, так что старый монумент выглядит совершенно потерявшимся, лишённым своего исходного значения.

К сожалению, сегодня у меня не так много времени: я уже потратил на дорогу сюда больше часа, а через пятьдесят минут должен встретиться с остальными у церкви. Поэтому я огибаю новое здание справа от центрального входа, оставляю без внимания недавно установленные информационные стенды и прохожу под бетонной глыбой монумента в сторону мавзолея. Путь туда кажется намного короче, чем есть на самом деле. Иллюзию близости создаёт огромная, почти незастроенная территория. Справа от меня друг за другом стоят два забора высотой около двух с половиной метров с колючей проволокой, за ними (и это легко понять по остаткам фундамента) когда-то стояли бараки. Между заборами протянуты провода, которые, судя по фарфоровым изоляторам и питающим кабелям, находились под напряжением. Спустя двадцать минут на морозе и пронизывающем ветре я добираюсь до круглого мавзолея. Здесь покоятся останки – прах с фрагментами костей десятков, а может быть, сотен тысяч заключённых. Братскую могилу накрывает купол. Кто-то оставил на краю ограждения красную лампаду. Рядом с мавзолеем – крематорий. Внутрь я заглядываю лишь мельком: похожие печи я видел в лагере Миттельбау-Дора в горах Гарц. На фоне серых стен и потускневшего красноватого кирпича кремационных печей выделяется явно установленная недавно красная табличка «Свечи запрещены!». Кажется, я припоминаю новость 2010 года: тогда пожар уничтожил значительную часть мемориала, и, видимо, после этого появились красные запретительные знаки. Но можно ли вообще запретить зажигать свечи в таком месте?! Какими бы рациональными и целесообразными ни были мотивы, таблички всё равно выглядят неуместно. Я иду дальше, по большой дуге, через сохранившиеся, точнее, реконструированные бараки. Радует, что повсюду что-то ремонтируют.

Как долго будет существовать этот мемориал? Наступит ли время, появится ли общество, режим, другой мировой порядок, в которых больше не будут помнить о Холокосте? Этот и подобные вопросы проносятся в моей голове, пока я слишком бегло разглядываю новые стенды. На одном из них напечатан приказ Генриха Гиммлера, адресованный населению района и города Пшемысль в 1941 году:

I В понедельник 27.7.1941 в Пшемысле и районе начинается выселение евреев.

II Любой украинец или поляк, предпринявший попытку любым способом помешать акции выселения евреев, будет расстрелян.

III Любой украинец или поляк, уличённый в мародерстве в еврейском квартале, будет расстрелян.

IV Любой украинец или поляк, предпринявший попытку спрятать еврея или помочь ему спрятаться, будет расстрелян.

В рамках операции «Рейнхард» польские евреи были депортированы и отправлены в лагеря смерти, приказ Гиммлера положил начало масштабному преступлению. Меня злит, что я не могу уделить этому месту должного внимания, поскольку мне нужно торопиться на семейную службу.

27 декабря, 10 утра. В местном турагентстве с многообещающим названием «Радуга-тур» мы с дочерью ждём представителя фирмы по прокату автомобилей «Еврокар», который использует расположенное в центре Люблина агентство как место встречи и альтернативу собственному офису. Он почти пунктуален. Мы берём чёрный «Опель Астра», заезжаем к бабушке и дедушке за детским креслом и забытой прошлым вечером перчаткой и отправляемся на юг, в сторону польско-украинской границы. Километров 20, до Пяски, мы едем по трассе S12, похожей на автобан, а затем съезжаем на обычную дорогу. Земля здесь плоская, забранная под сельское хозяйство, но густой снег превращает всё вокруг в романтический зимний пейзаж. Водитель и пассажирка в восторге.

«В Замше (Польша) с 08.06.1941 по 26.06.1941», – пишет Карл в военном отчёте. Сегодня в Замосце живут 65 тысяч человек, старый город включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Во время Второй мировой войны Генрих Гиммлер попытался германизировать город, объявив его первым ареалом расселения немцев. Живущих там людей он предполагал частично переселить, частично уничтожить. Аналогичный план он разработал и в отношении территории вокруг своей штаб-квартиры в так называемом Хегевальде под Житомиром, куда меня занесло в другой, более ранней поездке этого года.

Кроме упомянутой строчки, у меня нет никаких зацепок. Собственно, этот город вовсе не входил в мой маршрут, свой рождественский отпуск в Польше я планировал использовать для того, чтобы разобраться с надписью на обороте одного из снимков. Надпись указывает на Янув-Любельски, до которого ещё 65 километров. Однако вчера вечером, просматривая фотографии и документы на планшете, я заметил в дневнике Карла «Замш» и сообразил, что это, скорее всего, неправильное написание польского названия Замосць.

Мы петляем по окраинам, застроенным панельными кварталами, и никак не можем найти исторический центр: в «опеле», увы, отсутствует навигатор. Полностью сохранившееся здание гарнизона из красного кирпича помогает найти дорогу. Переезжаем городской ров и паркуемся возле большой белёной церкви без башни. Узкие улочки, снег хрустит под ногами, в воздухе стоит запах топливных брикетов. Квадратная рыночная площадь окружена ярко раскрашенными трёхэтажными домами. Здания относятся к эпохе позднего Возрождения, основатель города Ян Замойски передал их армянскому населению, и по сей день эти выстроенные в ряд дома известны как Uliza Ormiańska (Армянская улица). Мемориальная доска на одной из соседних улиц сообщает, что самая знаменитая дочь города – Роза Люксембург. И тут моя собственная дочь дёргает меня за рукав пальто и спрашивает: «А где именно родился дзядек?» Я совсем забыл, что с Замосцем связана ещё одна семейная история, и для моей десятилетней дочери она гораздо важнее, чем краткое пребывание здесь неизвестного ей прадеда. Приходится признать, что я не имею ни малейшего представления о том, в каком районе или на какой улице родился дедушка. И обещаю, что мы спросим его об этом, вернувшись в Люблин. Ресторан на рыночной площади с wolne pokoje (бесплатными комнатами для гостей) приглашает посетителей на каток. По разложенным резиновым матам можно пробраться внутрь, не снимая коньков. По лестнице я поднимаюсь на ратушу и теперь вижу полностью сохранившийся старый город Замосця во всём его великолепии. Хорошо, что нацисты не разбомбили хотя бы это место.

Дочь уже проголодалась. Я делаю ещё один снимок «Инстаматиком», и мы идём через площадь в кавярню. Со времён народной республики здесь ничего не изменилось. Пыль прошедших тридцати лет окрасила гардины на окнах сначала в серый, а затем в блёкло-коричневый. Из посетителей – двое пожилых мужчин, каждый за своим столиком. Мы выбираем место у окна с видом на площадь, где катающиеся на коньках рисуют узоры на заснеженном льду. Официантка лет двадцати обслуживает старика, сидящего напротив меня: тот заказал польский борщ с ушками с собой и