Читать книгу - "Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг"

Мы прокатились на танке прямо по полю, скосили свежепосаженные в заповеднике ели (вот это развлечение!), и, преисполненный гордости, я отправился домой. Моего английского хватало, я понимал более-менее всё. И… я разговаривал с настоящим чёрным! Отношение к учениям у меня было сугубо положительным: наконец-то в деревне что-то происходит. Настоящие танки и настоящие солдаты. Для тогдашнего мальчишки эмоции понятные и, пожалуй, простительные. Совсем иначе к учениям относились жители деревни: гусеничная техника из года в год уничтожала поля и урожаи. Дороги, бордюры и тротуары тоже страдали, не говоря уже о шуме и грязи. Помимо очевидных неудобств, было ещё и глубокое отвращение к ситуации, мало чем отличавшейся от оккупации иностранными войсками.

Однажды утром в сентябре 1980 года, задолго до того, как наступило время вставать, нас разбудил невообразимый грохот: несколько зелёных грузовиков и танк заняли стоянку для клиентов у нашей парикмахерской. Люди в камуфляжных куртках, некоторые в касках, другие в чёрных беретах вышли из машин и начали разбивать лагерь. Из окна детской я видел первых прибывших солдат, они разогревали еду из банок и пакетов, громко говорили на английском и возились с техникой. Гаечные ключи колоссальных размеров грохотали, двигатель танка то заводился, то снова глох, дорога перед парковкой была перекрыта, шла лихорадочная работа. Я был в восторге.

За завтраком выяснилось, что родители не разделяли моего энтузиазма: «Будем надеяться, они скоро уедут», «Будем надеяться, они не разнесут всю парковку», «Они так шумят, что глаз не сомкнуть». Бабушка и особенно Карл были глубоко шокированы.

В редакционной колонке упомянутая газета Six Sense писала: «It is easy to see what NATO is about when you’re doing something like this. The villagers have made us feel as if we belong here»[41].

Я бы поспорил с этими пропагандистскими репликами: большинство жителей деревни, особенно пожилые, испытывали беспримесный ужас при виде вооружённых солдат и всей этой военной техники. Дед был просто парализован: бледный, лишившийся дара речи, он переживал дни «оккупации». Атмосфера в парикмахерской была напряжённой. Я же понятия не имел, что происходит, и был доволен. Рассказывал о солдатах и танке всем своим друзьям, пытался войти в контакт с англичанами, мне казалось, что это по-настоящему здорово. Сегодня я понимаю, что в тот день в Карле всколыхнулось всё пережитое на Восточном фронте – ранения, ежедневный ужас войны и, возможно, вина. А ещё он, кажется, боялся, что его, как бывшего солдата вермахта, и более того, человека, служившего в войсках СС, могут обвинить, разоблачить, схватить и увезти. Страх был написан у него на лице. Потребовалось несколько недель, чтобы он снова стал прежним, общительным и дружелюбным.

Через три дня британцы уехали.

Раньше колёса стучали

И язык стал орудием зла.

Герберт Ахтернбуш

Раньше колёса поезда стучали, скорость можно было услышать и ощутить. Теперь экспресс «Берлин – Варшава» беззвучно скользит в рождественских сумерках. В вагоне-ресторане WARS[42] в пластиковые стаканчики наливают растворимый кофе. Сразу после моста через Одер за столики усаживаются туристы. Они заказывают польский борщ и живецкое пиво, наслаждаясь умеренными ценами в злотых и долгожданной местной кухней. Мы делаем пересадку на станции «Варшава Центральна» и около часа проводим на главном вокзале польской столицы, точнее в «Старбаксе», который везде и всюду выглядит одинаково. Сегодня 24 декабря, и все столики заняты вездесущими семьями, которые заставили и без того узкие проходы своим громоздким багажом. Отцы проводят первый рождественский выходной то утешая, то ругая кричащих детей. Матери пробираются сквозь толпу, держа в руках подносы с горячими напитками. За соседним столом девушку-подростка вырвало; сложив ладони ковшиком и не обращая внимания на происходящее вокруг, она стоически дожидается отца, который побежал в туалет за бумажными салфетками. Я путешествую с дочерью и её мамой. Мы едем в гости к польским бабушке и дедушке, они живут в Люблине, в паре часов от Варшавы на юго-восток.

В Люблине я уже был. Девять лет назад в спальном районе Майдан Татарски, построенном во времена Польской Народной Республики, мы крестили нашу дочь в польско-католической церкви. Я отлично помню предшествующий обряду разговор со священником местного прихода, он был шокирован трижды. Шок первый: отец – немец и протестант. Шок второй: родители не женаты и не планируют. Шок третий: второе имя дочери – мусульманское. Щедрое пожертвование тогда сотворило чудо, и, несмотря на первоначальные затруднения, службу провели аж на двух языках. Типичная Польша, думаю я, сжимая в руках пустой стаканчик из «Старбакса».

Наступает первый день Рождества. После вчерашнего застолья хочется немного размяться, так что я использую утро для прогулки. С семьёй мы договорились встретиться у церкви в половине двенадцатого, чтобы занять места на рождественской службе, которая начинается в полдень. Пока я одеваюсь (шарф, перчатки, шапка: ночью шёл снег и сильно похолодало), цель прогулки окончательно проясняется. До мемориального комплекса Майданек от съёмной квартиры в историческом центре расстояние порядочное.

Майданек – первый концентрационный лагерь в оккупированной Польше. Он был создан осенью 1941-го сначала как «лагерь для военнопленных под управлением войск СС», а с 1943-го стал концентрационным лагерем Люблина. В июле 1944 года он был освобождён советской армией. Также Майданек известен как лагерь смерти: в зависимости от источника количество жертв варьируется от 80 тысяч до 1,7 миллиона человек, большинство заключённых еврейского происхождения. Среди жертв были и люблинские евреи. До немецкой оккупации в городе проживали 42 тысячи евреев, из них выжили не больше 200–300 человек. Территория бывшего лагеря находится у скоростной трассы № 17, ведущей в Замосць, и всего в нескольких сотнях метров от церкви и квартиры наших бабушки и дедушки. На юге лагерь граничит с городским кладбищем. Из-за разделяющей их бетонной стены видны большие кресты – стальные, деревянные, каменные. Это только усиливает и без того гнетущую атмосферу. В западной части, сразу за колючей проволокой, выросли дома для молодых семей с пластиковыми горками и песочницами. Да и на севере нормальная жизнь начинается сразу за лагерным забором. Большая часть территории сегодня пустует: там, где прежде стояли бараки, теперь зелёные лужайки. Входная группа мемориального комплекса очевидно относится к социалистическим временам: на одной оси расположены монумент у главного входа и мавзолей, напоминающий летающую тарелку. Монумент представляет собой бетонную массу неправильной формы на двух опорах – это ворота в Майданек. Говорят, если вглядеться в бетонное нечто, можно различить две даты. Я пытаюсь, но ничего не выходит. Впервые я был здесь девять лет назад, с