Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

Лето 1913 г. М. К. проводит в Хабаровске, а осенью получает из Петербурга уведомление о том, что решением Совета Санкт-Петербургского университета он оставлен при кафедре русской словесности «для приготовления» к профессорскому званию и преподавательской деятельности сроком на два года (без стипендии): с 1 сентября 1913 по 1 сентября 1915 г. Инициатором этого предложения выступил И. А. Шляпкин, поддержанный А. А. Шахматовым, председателем Отделения языка и словесности Академии наук. Откликаясь на полученное известие, М. К. писал Шахматову:

Я столько же глубоко благодарен Вам и Отделению, сколько и смущен тем вниманием, которые мне оказаны. Не нужно повторять, что я приложу все силы оказаться достойным их. Вас же, глубокоуважаемый Алексей Александрович, разрешите особенно горячо поблагодарить за Ваше сердечное участие[113].

Для оформления нового статуса требовался ряд документов, в частности – новое свидетельство о политической благонадежности. В связи с этим М. К. обращается с прошением в канцелярию приамурского генерал-губернатора, откуда 20 января 1914 г. декану историко-филологического факультета направляется секретный документ, упоминавшийся нами в главе III. Приводим его полностью:

Канцелярия, по приказанию Главного Начальника Края, сообщает Вашему Превосходительству, что, по агентурным сведениям жандармского надзора, Азадовский в 1907 и 1908 гг. считался в Хабаровске организатором военной организации по С-Р <эсеровской> программе, причем под его редакцией будто бы были выпущены три прокламации к войскам; ему же приписывалось участие в устройстве побегов политических заключенных.

В настоящее же время, по сведениям, полученным от Начальника С.-Петербургского Охранного отделения и Начальника Иркутского Губернского Жандармского Управления, сведений за время проживания Азадовского в С.-Петербурге и Иркутске к ним не поступало, равным образом нет никаких компрометирующих Азадовского данных за последнее время пребывания его в Приамурском Крае[114].

Несмотря на очевидную двойственность этого документа, он все же удовлетворил университетское начальство, как затем и руководство Одногодичных педагогических курсов. Никаких препятствий к дальнейшей учебе и научной деятельности в Петербурге не возникло.

Таким образом, в конце 1913 г. М. К. имел все основания полагать, что обстоятельства складываются благоприятно: он был оставлен при университете и мог в течение ближайших лет жить – на легальном основании – в Петербурге. Однако в те самые дни, когда в Петербурге решался вопрос о будущем М. К., случилось непоправимое: в ночь на 1 декабря скончался Константин Иннокентьевич. В последние годы жизни, поступив на службу в Северное страховое общество и разъезжая по Приамурью, он часто жаловался на здоровье. «Здоровьишко мое не особенно важное, – писал он жене 25 октября 1911 г., – вот сейчас ощущаю какую-то боль в горле, больно глотать, голова болит. <…> Сердчишко тоже неважное, словом, твой старик расхлябался…» (90–37; 4 об.).

Константин Иннокентьевич умер в Благовещенске, где в основном и жил в 1911–1913 гг. (этого требовала его служба в Северном страховом обществе). Он постоянно навещал свою семью, чему способствовало хорошо налаженное пароходное сообщение между Хабаровском и Благовещенском (по Амуру). Летом 1913 г. на пароходе, ходившем по Амуру, Константин Иннокентьевич, вдохновленный фольклористическими увлечениями своего сына, даже записал от случайных спутников забайкальскую песню «Ундою, грязною порой, / Неслася тройка чуть живая…». Впоследствии, публикуя текст этой песни, М. К. сообщил:

Отец мой отнюдь не был фольклористом; но в то время начал заниматься собиранием памятников народной поэзии я, и он очень заинтересовался моими записями. Как-то, плывя на пароходе по Амуру, он разговорился со своими случайными спутниками, рассказал им о моих записях, и те сообщили ему песню, сложенную в конце 80‑х годов в Ундинской станице и бывшую очень популярной у забайкальских ямщиков[115].

С Благовещенском Азадовские были связаны еще и потому, что там обосновалась семья Наума Теймана, а в 1911/12 учебном году училась Лидия Азадовская. Впрочем, в те траурные декабрьские дни 1913 г. ее не было в Хабаровске (осенью она отправилась в Петербург, пытаясь устроиться на курсы), и М. К. пережил постигшее семью несчастье рядом с Верой Николаевной, Магдалиной и Линой Волыновой.

Спустя два дня в газете «Приамурская жизнь» появился некролог, посвященный Константину Иннокентьевичу. В нем говорилось об «отзывчивом» общественном деятеле, любителе театра и устроителе благотворительных спектаклей, в которых он исполнял «ответственные роли» (см. об этом в предыдущих главах). Кто был автором, неизвестно (некролог не подписан), но нетрудно предположить, что М. К. участвовал в подготовке текста.

Многозначительна заключительная фраза – о том, что «образовавшееся в Петербурге хабаровское землячество, особенно в первый год, существовало почти исключительно на средства, собираемые покойным»[116]. Эта фраза определенно свидетельствует: университетское образование Марка состоялось не в последнюю очередь благодаря отцовским усилиям.

Похороны Константина Иннокентьевича проходили в Благовещенске утром 5 декабря. После отпевания в Никольской церкви он был погребен на местном кладбище. Вера Николаевна, Марк, Магдалина и Лина Волынова не успели приехать; все хлопоты по организации похорон взяли на себя Наум Тейман, его жена Лидия и сослуживцы покойного. Один из них, Ф. В. Косицын, агент Северного страхового общества, пытаясь утешить вдову, писал ей 21 декабря 1913 г.:

…Вы лично вполне обеспечены материально, одарены превосходными способностями коммерсанта, переполнены энергией к труду и имеете удовлетворительный источник доходности, значит, Марк и Вы, при наличности сказанных условий, легко и очень даже легко довоспитаете Ваших любимых дочерей, и вот, исходя из вышеизложенного, ясно, что Бог весьма даже милостиво поступил с Вами лично, мой Друг, взявши от Вас мужа тогда, когда Вы вполне без его помощи сможете безбедно прожить, но хотя все это и так, все ж вполне понимаю Вас, Вера Николаевна, Вам действительно тяжело, а тяжело именно потому, что <Вы> невозвратно потеряли Вашего друга (92–44; 4).

Слова не могли облегчить утрату. Всеобщий любимец, живой и обаятельный человек, самоотверженный семьянин, Константин Иннокентьевич действительно оставил по себе добрую память, и скорбь о нем в семейном и близком кругу была глубокой и искренней.

Так завершились университетские годы Марка. Оставшись единственным мужчиной в семье и вполне сознавая свою ответственность, он готовился начать трудовую и научную жизнь.

Глава V. Амурские экспедиции

Марк Азадовский стал готовить себя к преподавательской деятельности сразу же по окончании университета. Он хотел стать гимназическим учителем. Для этого, по условиям того времени, желательно было получить дополнительное – педагогическое – образование. Рассчитывая, что он вернется в Петербург осенью, М. К. обращается 20 июля 1913 г. к попечителю Санкт-Петербургского учебного округа с прошением о приеме на Одногодичные педагогические курсы.