Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

Будучи членами Экскурсионной комиссии Сибирского научного кружка, Н. Н. Бортвин, А. С. Гинтовт (Дзевятовский-Гинтовт) и С. Я. Сизых составили «Сборник инструкций и программ для участников экскурсий в Сибирь», изданный Обществом изучения Сибири в 1912 г. Через два года появилось расширенное издание. «Факт выхода в свет второго издания настоящего сборника, – говорилось в предисловии к этому изданию, – является одним из показателей жизненности начатого сибирской молодежью дела изучения своей родины»[88].

В этом же ряду стоит и Николай Петрович Кычаков (1880–1921), член Сибирского научного кружка[89] и представитель забайкальского землячества, увлеченно посещавший занятия Л. Я. Штернберга в Этнографическом музее. «Один из первых и неизменных Ваших учеников», – напомнит о нем М. К. в письме к Штернбергу от 22 августа 1922 г.[90] О личных отношениях Азадовского с Кычаковым сведений не сохранилось, однако заслуживает внимания тот факт, что, узнав о смерти своего университетского товарища, ставшего жертвой сыпного тифа, М. К. пытается (в Чите, а затем в Иркутске) составить и издать посвященный ему сборник (издание не состоялось). «Один из организаторов известных студенческих родиноведческих экскурсий в Сибирь», совершившим «ряд поездок к нерчинским тунгусам», – сообщается в написанной М. К. о нем некрологической заметке[91], и это едва ли не все, что ныне известно об этой «одной из наиболее ярких, хотя и не блестящих, быть может, фигур»[92] родиноведческого движения 1910‑х гг.

Впрочем, не все университетские товарищи Марка увлекались «родиноведением» – некоторые тяготели к истории литературы. Среди них – Владимир Александрович Сидоров (1888–1920?), одногодок Азадовского, сын петербургского цехового «булочного ремесла». Окончив в 1907 г. петербургскую Первую гимназию, Сидоров в том же году поступил на юридический факультет, затем перевелся на естественное отделение физико-математического факультета, а в феврале 1908 г. – на историко-филологический, который окончил одновременно с М. К. весной 1913 г.[93] Входил в студенческий редакционно-издательский комитет. С 1908 г. посещал Пушкинский семинарий С. А. Венгерова. Был оставлен при университете по кафедре истории русской литературы; продолжал заниматься в Пушкинском семинарии С. А. Венгерова, где выступал с докладами и сообщениями, участвовал в комиссии по составлению «Словаря поэтического языка Пушкина» (в нее входили также В. А. Краснов, М. Л. Лозинский и А. Г. Фомин)[94]. Преждевременная смерть помешала ему завершить «интересную работу о поэтическом языке „Кавказского пленника“ (из наблюдений над эпитетами, синтаксисом и пр.)»[95].

Завершая главу об университетских годах М. К., нельзя обойти стороной важнейший вопрос: сохранил ли петербургский студент, с головой погруженный в научные занятия и проявивший себя в газетно-публицистическом жанре, бунтарские устремления своей юности? Ответ может быть только утвердительным. «В Университет я ехал, – сказано в „Жизнеописании“ 1938 г., – с мыслями о революционной работе, но сразу же был охвачен новыми интересами, став совершенно вне политического движения, хотя и принимал участие во всех массовых движениях студенчества, руководимых революционными партиями»[96].

Иначе и не могло быть. Столичное студенчество как до, так и после революционной поры отличалось вольнолюбием, неприятием самодержавия, стремлением к «улучшению», то есть реформированию России. «…Сибирский научный кружок не был лишен связей с радикальными движениями», – отмечает Д. А. Баринов[97]. Рядом с Азадовским мы видим не только молодых энтузиастов, объединенных жаждой научных открытий, но и его политических единомышленников (Э. Левенберг, Л. Бианки). Как и прежде, он поддерживает отношения с революционно настроенными сибиряками.

А. П. Косованов пишет М. К. 11 мая 1952 г.:

Вспомним опять наше прошлое <…>. Петроград, сибирское землячество, поездка в Сестрорецк студентов, адмиральская дача, полиция нас накрыла и распустила. Земляческое собрание мы провели в Петрограде на квартире Парахина[98] на Широкой улице, в том доме, где в 1917 г. скрывался Ленин[99].

Косованов приехал в Петербург осенью 1913 г. (М. К. находился в это время в Хабаровске), и поскольку в письме Косованова упоминается именно Петроград, то упомянутое им собрание студентов-сибиряков правильней всего отнести к 1914–1916 гг. Впрочем, такое «земляческое собрание» могло состояться и в другом месте, например, в одном из селений Карельского перешейка. М. К. не раз бывал и подолгу жил в финских поселках, где традиционно селилась революционно настроенная молодежь: Мустамяки, Териоки, Уусикирко… Вероятно, на одной из таких дач он и встретил в кругу друзей 1913 г.

Наступил переломный этап его жизни. 2 января 1913 г., прослушав в течение восьми семестров полный курс наук, определенный для историко-филологического факультета, М. К. подает прошение о выдаче ему соответствующего свидетельства. В прошении он указывает свой адрес (временный): «с<танция> Териоки. Дача Матвея Хо́нконен на 5-ой версте»[100]. Здесь, как явствует из его (несохранившегося) письма к отцу[101], он «поправлял здоровье», работал над выпускным сочинением и готовился к государственным испытаниям.

Профессором (по-нынешнему – научным руководителем) М. К. был И. А. Шляпкин, выбравший для своего подопечного тему для дипломного сочинения: «К вопросу об изучении русских былин. Былины о Тугарине и Идолище». В феврале – марте 1913 г. дипломант старательно (если судить по приложенному к «сочинению» списку использованной литературы) трудился над предложенной ему темой, после чего работа на 25 листах была представлена профессору. Ознакомившись с ней, Шляпкин дал следующее заключение:

Работа очень серьезная и дельная. Автор обратил особенное внимание на методы исследования былин. Поэтому сочинение его разбиралось также и в просеминарии. Начитанность и талант автора, несмотря на некоторую неопытность и неравномерность работы, несомненны. Весьма удовлетворительно[102].

Итак, дипломное сочинение написано и одобрено. Для получения свидетельства об окончании университетского курса М. К. оставалось сдать государственные экзамены. А также решить непростой для него вопрос, что делать дальше. Он колебался: вернуться ли в родную Сибирь и, устроившись учителем в среднюю школу, трудиться на ниве просвещения или остаться в Петербурге ради научной деятельности? Этот вопрос живо обсуждается на рубеже 1912 и 1913 гг. в его переписке с отцом. Мечтавший о том, что сын его станет крупным ученым, Константин Иннокентьевич с пониманием относился к нежеланию Марка расставаться с Петербургом. С другой стороны, ему – и тем более Вере Николаевне – хотелось видеть сына поблизости – в Хабаровске или другом городе Восточной Сибири. Для этого следовало найти «службу». Используя свои связи в Хабаровске и Благовещенске, Константин Иннокентьевич предпринимает даже некоторые шаги. 13 декабря 1912 г. (через месяц