Читать книгу - "Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово"

В тот день толпы собрались на улице Сен-Оноре, чтобы посмотреть на королевский кортеж. На балконе Le Grand Mogol стояла мадемуазель Бертен со своими подчиненными. Завидев модистку, король приветствовал ее взмахом руки, на что та ответила реверансом. Тогда король встал и начал аплодировать, а за ним, один за другим, вся королевская семья и придворные почтительно склонились перед ней. Гордой Мари-Жанне это, конечно, прибавило тщеславия, а ее конкурентам доставило немалое огорчение. Что же касается знатных дам, то, несмотря на оскорбление, которое они испытали, видя беспрецедентное возвышение простой модистки, их стремление угодить королевской чете взяло верх. Они устремились в Le Grand Mogol с заказами, наперебой требуя личного внимания модистки, подобно провинциалкам, приезжающим в Париж специально, чтобы увидеть ее. Мадемуазель Бертен не могла удовлетворить всех и, ссылаясь на занятость с Ее Величеством, держала клиенток на расстоянии. Это породило череду мелких скандалов и слухов, охотно подхваченных язвительными хроникерами, которые изображали ее не иначе как хозяйку дома терпимости, принимавшую клиенток в окружении своих «гризеток» (девушек легкого поведения).

Вершиной провокации стало приглашение от Марии-Антуанетты посетить спектакль, куда модистка прибыла в сопровождении герцога де Дюра, первого придворного короля. Такой благосклонности двор ранее никогда не видел, и это вызвало негодование придворных, уже возмущенных своим исключением из круга приближенных королевы. Лишь благодаря своему таланту мадемуазель Бертен достигла высочайшего уважения со стороны королевской семьи – невыносимое оскорбление для консервативной знати, многие представители которой, кроме «древнего рода», не обладали другими достоинствами и были заняты лишь бездельем и праздностью. В Париже же, даже рискуя разориться, известные артисты и дамы из зажиточной буржуазии подражали королеве: все хотели носить творения Бертен. Был ли жест Людовика XVI в адрес модистки скрытым намеком на его реформы, призванные «активизировать торговлю и предоставить дельцам больше свободы» в Париже? Как бы то ни было, феноменальный успех мадемуазель Бертен значительно оживил рынок. Магазины модисток множились как грибы после дождя, создавая сотни рабочих мест и развивая французскую торговлю по всей Европе, окончательно закрепив за Парижем звание мировой столицы моды. Тем временем Мария-Анна Даникан-Филидор, служившая дофине со времен герцогини де Виллар, а также мадам Рено продолжали свою работу без особой огласки. Мадемуазель Александр потеряла свои позиции из-за стремительного успеха Бертен и заметного взлета мадам Помпей, второй модистки королевы. Мадемуазель де Сен-Кантен владела магазином Le Magnifique[22] на улице Сен-Оноре, увековеченным в гравюре Габриеля де Сент-Обена. Она снискала некоторое внимание благодаря впечатляющей кукле пандоре, установленной в ее заведении, и оригинальным головным уборам, но не более того. В 1781 году талантливая мадемуазель Пико, бывшая работница Le Grand Mogol, открыла магазин А la Corbeille Galante[23], но оказалась в эпицентре скандала прямо в Версале. Эта барышня, распространявшая грязные слухи о своей прежней хозяйке и переманивавшая ее клиентов, случайно столкнулась с мадемуазель Бертен в Зеркальной галерее возле покоев королевы. Разъяренная Бертен якобы обрушилась на нее с оскорблениями и даже плюнула в лицо. Это столкновение стало поводом для громкого и затяжного судебного разбирательства, которое породило массу сплетен в салонах и привлекло внимание хроникеров.

Самым решительным из всех ее конкурентов был Жан-Жозеф Боляр, наследник семейного дела, чей магазин под названием А la Protectrice des Arts[24] находился всего в нескольких шагах от Le Grand Mogol. Молодой и изобретательный, этот торговец модными товарами не сдавался в своем стремлении вытеснить «даму в белом» и занять ее место при дворе королевы. Ему чуть было не удалось этого добиться благодаря поддержке маркизы де Ламбаль, для которой он создал изящную и оригинальную вещицу. В центре букета, предназначенного для украшения декольте, располагалась ароматная розовая бутоньерка. Она скрывала миниатюрный портрет королевы, который выскакивал наружу благодаря хитроумному механизму с пружиной. Этот подарок действительно очаровал Марию-Антуанетту, но она осталась верна своей модистке. Разгневанная на маркизу, Бертен, по слухам, даже отказалась обслуживать ее какое-то время, пока королева лично не вмешалась и не помирила их.

Несмотря на свое творчество, Боляр не мог заменить Мари-Жанну Бертен. У него не было ни ее таланта, ни харизмы. Кроме того, он был мужчиной, а потому никак не мог быть принят королевой в личных покоях наедине. Несмотря на хвалебную статью в Le Journal des Dames в марте 1775 года, ему пришлось смириться с ролью «случайного» [29] поставщика для королевского гардероба. В 1779 году ему все же выпала честь изготовить одежду для новорожденной Марии-Терезы-Шарлотты, первого ребенка правящей четы, однако утешение оказалось слабым, ведь в заказ входил также гардероб для кормилицы! [30] Эти случаи надолго закрепили за Бертен образ «фурии». В прошлом многие историки изображали Мари-Жанну как самоуверенную карьеристку, своеобразного злого гения, который якобы увлек королеву в пучину легкомыслия, пользуясь ее наивностью. Считая, что таким образом защищают честь Марии-Антуанетты, они сводили ее образ к безвольной марионетке, лишенной вкуса и разума, что лишь усиливало стереотип о ее пустой натуре. Единственной виновной, по их мнению, выступала Бертен, которую представляли жадной и корыстной. При этом ее талант замалчивался, хотя даже самые ярые критики не оспаривали высочайшее качество ее работы. Эта упрощенная точка зрения несправедлива по отношению как к Бертен, так и к Марии-Антуанетте. Стоит задуматься: если ее любовь к моде объяснялась якобы отсутствием детей или сексуальной неудовлетворенностью, то как тогда быть с мадам Дюбарри, которая, кажется, этим не была обделена? Или, к примеру, с графиней д’Артуа, быстро ставшей многодетной матерью, но чьи расходы на наряды были сравнимы с затратами ее золовки [31]? Не следует также забывать о мужской половине двора, с их изысканными расшитыми костюмами, которые нисколько не уступали женским туалетам по сложности и утонченности. Не менее важно отметить, что, хотя услуги Мари-Жанны Бертен действительно были дорогими, утверждать, будто ею двигала лишь корысть, неверно. И вот почему.

До Мари-Жанны Бертен мало кто ценил изобретательность тех, кого называли «создательницами мод», чья роль сводилась к изготовлению одежды, но не к изобретению новых форм. Однако реформа гильдий, позволившая ей разрабатывать изделия от начала до конца, радикально изменила устоявшиеся правила. Страстно преданная своему делу [32], как и все творческие личности, она изобрела новые цветовые комбинации для тканей, составляла узоры для своих вышивок, кружев, газа, муслинов, лент и т. д. На нее работали исключительно высококвалифицированные ремесленники: производители тканей, вышивальщики, кружевницы, мастера по изготовлению лент, портные, закройщики, сапожники, перчаточники, изготовители вееров… Все они были отобраны с особой тщательностью. Самые современные английские фабрики поставляли ей газ и муслин, а итальянские мастера – искусственные цветы. Ее не пугали ни расстояния, ни стоимость – она стремилась к совершенству во всем. В Le Grand Mogol все было эксклюзивным и роскошным. Этот подход предвосхитил то, что позже назовут высокой модой, но лишь в некотором смысле. Теперь ей ничто не мешало одевать международную элиту [33] с головы до ног, от малейшего аксессуара до подобранных румян, но ценили ее главным образом за ручной труд. И хотя, несомненно, она создавала новые фасоны платьев для Марии-Антуанетты, эксклюзивные модели не принадлежали ей: тогда еще не существовало понятий авторства и подделки. Поэтому их постоянно воссоздавали портнихи, назначенные для работы с королевским гардеробом, а сама Бертен чаще всего ограничивалась лишь отделкой этих изделий. То же самое происходило и с ее основной клиентурой, которая приобретала мелкие детали и украшения, чтобы дополнить платья, вдохновленные гардеробом королевы. Это можно сравнить с тем, как сегодня у Chanel покупают только фирменные пуговицы и отделку, чтобы «узаконить» копию жакета, сшитого где-то еще. Осознавая, что она питает моду в самом широком смысле, Бертен брала за свое мастерство цену выше средней. На упреки она отвечала: «Разве Верне (художнику, писавшему морские пейзажи с видами французских портов) платят только за холст и краски?» [34] Это замечание было уместным, но понятным далеко не всем. Консерваторы, которые упорно видели в ней лишь работницу, осуждали подобные высказывания. Сегодня трудно представить, чтобы кто-то оспаривал креативность ведущих имен мира моды! Часто говорят, что, помимо выставления астрономических счетов, модистка использовала образ королевы для рекламы. Это