Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

тогда Наполеон мог внять совету Жозефа и сушей отправиться в какой-нибудь порт южнее (например, попытать счастья в Жиронде), но вместо этого 13 июля он попрощался с братом. В этот раз он предпочел достоинство и некоторую безопасность риску, сопряженному с новым (после Корсики, Египта и Эльбы) побегом по морю.

Около полуночи 14 июля Наполеон написал письмо принцу-регенту: «Ваше королевское высочество! Являясь жертвой борьбы партий, раздирающей мою страну, и жертвой вражды ко мне великих держав Европы, я завершил свою политическую карьеру. Я, подобно Фемистоклу, пришел к очагу английского народа. Отдаю себя под защиту его законов, которой я прошу у вашего королевского высочества как наиболее могущественного, наиболее непоколебимого и наиболее великодушного из всех моих противников»[343]{3024}. На сей раз память подвела Наполеона: Фемистокл, великий афинский полководец, выступил на стороне персов против своих соотечественников, а Наполеон имел в виду вовсе не это. Но он был прав относительно непоколебимости и постоянства Англии. Лишь в 1815 году Англия предоставила субсидии не менее тридцати европейским странам, от крупнейших (например, Пруссии было выплачено 2,1 млн фунтов стерлингов, России – 2 млн фунтов стерлингов, Австрии – 1,6 млн фунтов стерлингов) до мелких (Сицилии досталось 33 333 фунта стерлингов){3025}. Хотя Австрия воевала с Францией в целом уже 108 месяцев, Пруссия – 58 месяцев, а Россия – 55 месяцев, Англия в 1793–1815 годах находилась в состоянии войны с ней 242 месяца. Английский флот два десятилетия блокировал побережье Франции и разбил ее флот при Трафальгаре. Английские войска действовали на Пиренейском полуострове шесть лет, и в 1808–1814 годах Веллингтон не имел ни дня отдыха. Кроме того, англичане высаживали экспедиционные силы в Египте в 1801 году, в Калабрии в 1806 году (и победили при Маиде), в Копенгагене в 1807 году, на острове Валхерен (с катастрофическим результатом) в 1809 году и близ голландского города Берген-оп-Зом (также неудачно) в 1814 году. Даже после Тильзита, когда почти вся Европа, кроме Португалии и Сицилии, приняла условия Наполеона, англичане продолжали оказывать сопротивление.

Собрав советников, Наполеон объявил: «Я не знаком с принцем-регентом, но, судя по слышанному о нем, я не могу не полагаться на его благородный характер»{3026}. Увы, эти данные неточны: принц-регент был одним из самых подлых людей среди британских монархов. «Не бывало еще человека, оплакиваемого его собратьями менее, чем этот усопший король, – сочла редакция The Times в 1830 году, когда умер Георг IV, бывший принц-регент. – Кто всплакнул о нем? Чье сердце испытало трепет бескорыстной жалости?.. Если у него и был друг – преданный друг любого общественного положения, – то мы заявляем: его или ее имя нам не известно»{3027}. Щедрость принц-регент проявлял лишь к своим портным, декораторам и любовницам. Наполеон не мог дать ему ничего и поэтому не получил ответа. Возможно, он рассчитывал на необременительный плен, каковым оказалось пребывание Люсьена в Вустершире, или на жизнь в одном из загородных поместий аристократов-вигов, с которыми он встречался на Эльбе.

Наполеон взошел на борт «Bellerophon» в 8 часов 15 июля 1815 года, в субботу, и сдался капитану Мейтленду. Наполеон любезно позволил генералу Николя-Леонару Бекеру, отвечавшему за связь с временным правительством, не сопровождать его и так избегнуть вероятных обвинений в выдаче императора англичанам{3028}. «Глубочайшая грусть проявилась на всех лицах, – вспоминал его камердинер Маршан, – и, когда подошла английская гичка, чтобы забрать императора на корабль, послышались самые душераздирающие вопли» офицеров и матросов, кричавших «Да здравствует император!», пока он не достиг «Bellerophon»{3029}. Некоторые в отчаянии топтали свои шляпы. Когда Наполеон поднялся на борт «Bellerophon», морские пехотинцы встали по стойке «смирно», а матросы влезли на реи, но салюта Наполеон не получил: по правилам английского флота, для этого был слишком ранний час. Первое, что сказал Мейтленду, сняв шляпу, Наполеон, было: «Я явился на ваш корабль, чтобы отдаться под защиту английских законов»{3030}. Революционные и Наполеоновские войны подошли к концу.

Мейтленд уступил Наполеону свою каюту и, когда тот вернулся на палубу, показал ему корабль. Наполеон спросил, был ли у него шанс ускользнуть, но английский капитан заверил, что 74-пушечный корабль, подобный «Bellerophon», равен трем фрегатам и вероятность была «совсем не в его пользу»{3031}. Во время прогулки Наполеон потрепал мичмана по голове и добродушно дернул его за ухо, а также расспросил боцмана по фамилии Мэннинг, в чем заключаются его обязанности. По словам мичмана Джорджа Хоума, Наполеон «казался очень спокойным, совсем как дома, будто готовился к увеселительной прогулке на одной из императорских яхт»{3032}. Наполеон быстро расположил к себе всех на корабле. Другой офицер отметил: «Зубы у него очень ровные и белые, как слоновая кость, а рот отличался таким очарованием, какого я не замечал ни на одном другом человеческом лице». Сам Мейтленд признал:

Может показаться удивительным, что английский офицер мог оказаться настроенным в пользу того, кто принес его стране столько несчастий. Однако он [Наполеон] до такой степени обладал умением нравиться, что мало кто сумел бы, как я, почти месяц сидеть с ним за одним столом и не почувствовать печали, сопутствующей сожалению о том, что человек столь многочисленных и удивительных достоинств, занимавший столь высокое место, низведен до положения, в котором я его увидел{3033}.

В пути Наполеон, к которому относились как к главе государства, «не выказывал упадка духа». Он позволил Мейтленду и адмиралу Хотэму, поднявшемуся на борт вскоре после его сдачи, осмотреть свои дорожную библиотеку и походную кровать (шириной 76 сантиметров), задал множество вопросов на ломаном, почти невозможном английском языке и заявил, что, если бы Чарльз Джеймс Фокс был жив, «этого никогда бы не произошло»{3034}.

Вечером второго дня за обедом Наполеон похлопал Мейтленда по голове со словами: «Если бы не вы, англичане, я стал бы императором Востока. Но везде, где может проплыть корабль, мы неизменно находим вас у себя на пути»{3035}.

Вопрос, как быть с пленником, ставил англичан в тупик. Сто дней, последовавших за возвращением с Эльбы, обошлись всем сторонам почти в 100 000 убитых и раненых, и повторения допустить было нельзя{3036}. 20 июля лорд Ливерпуль в письме министру иностранных дел лорду Каслри, который находился в Вене, изложил точку зрения правительства на этот вопрос:

Все мы целиком и полностью придерживаемся того мнения, что его заключение в этой стране не выход. Могут появиться премилые судебные решения, крайне стеснительные… Он немедленно, уже через нескольких месяцев, станет объектом любопытства и, возможно, сострадания, и обстоятельства его пребывания здесь или вообще в Европе в известной мере станут провоцировать брожение во Франции… Остров Святой Елены – вот место в мире, наилучшим образом подходящее для заключения такого человека… Условия чрезвычайно безопасные. Имеется лишь одно место… где могут пристать корабли, и у нас есть возможность не допустить нейтральные суда… В подобном месте и в таком отдалении любые интриги окажутся невозможными; о нем, оказавшемся столь далеко от европейского мира, вскоре забудут{3037}.

Наполеону не раз случалось делать слишком оптимистичные замечания, но подобные ошибки допускали и его враги.

В последний раз он увидел Францию 23 июля. Наполеон бросил «очень тоскливый взгляд на берег», но почти ничего не сказал{3038}. После того как на следующий день корабль встал на якорь в Торбее, на юге Англии, Наполеон немедленно стал «объектом любопытства» (кое-кто явился даже из Глазго ради того, чтобы его увидеть), и команде «Bellerophon» пришлось спустить шлюпки и окружить ими корабль, чтобы удерживать зевак на расстоянии. Наполеон вышел на палубу, показался в бортовых и кормовых иллюминаторах, чтобы порадовать публику, и сказал, что Торбей напоминает ему Портоферрайо. Мейтленд отметил, что, когда Наполеон «видел хорошо одетую женщину, он снимал шляпу и кланялся»{3039}.

27 июля в Плимуте Наполеона встретили еще с большим энтузиазмом. Через три дня Мейтленд насчитал вокруг своего корабля не менее тысячи прогулочных лодок, в каждой в среднем восемь пассажиров. Наполеон «часто засыпал на диване, сделавшись в эти два или три года очень вялым» (любопытное замечание из уст человека, знакомого