Читать книгу - "Имя Отца. В тени Жака Лакана - Сибилла Лакан"

«лекарства» я плачу огромную цену.) Вдруг слышу быстрые шаги – прыжки – позади себя: высокий темнокожий молодой человек обгоняет меня на всей скорости. Как утопающий, которого уже покидают силы, и он чувствует, как идет ко дну, я протягиваю руки с просьбой о помощи. Парень налету хватает мою руку и тащит меня до самого верха. Не успеваю я его поблагодарить, как он оборачивается с широкой улыбкой и говорит мне: «Так мило, что вы подали мне руку».

(в день, когда умер отец, у меня начались месячные прямо посередине цикла.)

Через некоторое время после смерти матери, в 1983 году, мне приснился ужасный сон. За десять лет до этого мама потеряла любимую дочь Каролину в автомобильной аварии. После ее смерти мама погрузилась в горе, тоску, которая хоть и ослабла с годами, но осталась с ней до конца жизни. Вскоре после гибели моей старшей сестры, мама сказала мне безжизненным голосом, смотря куда-то в пустоту: «Я ее не вижу… (что она имеет в виду, удивилась я), только прошлой ночью увидела на мгновение». И она выглядела расстроенной из-за того, какое короткое время ей было выделено. Тогда я поняла, что ночью, во сне ей предвиделась Каролина.

Мама не была верующей, как и я. И все же она сказала «я ее не вижу». Когда любимый человек умирает, мы повсюду ощущаем его присутствие, говорим с ним, как будто бы он мог вдруг оказаться здесь, настолько сильно нам этого хочется… Сны берут на себя выполнение этого чуда, становясь посредниками между богами и людьми. Но иногда сны разочаровывают или еще хуже…

Приснившийся мне про маму сон преследовал, мучил меня долгие дни, лучше бы он мне и не снился. Потому что, несмотря на мое происхождение и знания, я часто воспринимаю свои сны буквально, и они потрясают меня так, что я не могу справиться с этим потрясением, не могу их интерпретировать. Я говорю себе: это правда, поскольку я не думаю, они мне были даны. Но оставим в стороне мое неисправимое ребячество. Вот что мне приснилось.

Я спускаюсь в потусторонний мир и там встречаю маму. Она одна, совершенно одна. На ее гладком и бледном лице читается невыразимая грусть. Она бесцельно ходит, бродит без конца в некоем сумрачном подземелье. Она говорит мне: «Никого нет, мне скучно (и это слово особенно раздирает сердце, ведь она так боялась скуки), здесь я не с живыми и не с мертвыми». Я подумала о ее матери и обожаемой дочери, которых мама здесь не нашла, и подумала о нас, оставшихся на земле, которых мама навсегда покинула. И небытие показалось мне в тысячу раз лучше этого: мама была живой мертвой в неизвестном месте, отрезанная от живых и от мертвых, навечно обреченная на одиночество.

Позже я спросила его: ты помнишь, в какой момент перестал меня любить? Тщательно подумав, он ответил: думаю, что это произошло в тот день, когда ты ждала моего возвращения дома, и когда я пришел, то увидел тебя в бешенстве, с бутылкой виски у кровати. Мне кажется, в этот день я начал бояться.

В другой раз он сказал мне: я не люблю, когда меня любят.

Вижу себя в пятницу 23 сентября 1994 года, прекрасным осенним днем, идущей по бульвару Сен-Жермен. Я выхожу из метро на станции Сен-Жермен-де-Пре и направляюсь по тротуару по правой стороне улицы, мимо забитых террас кафе «Де Маго», кафе «Флор», не различая лиц людей, к улице Себастьен-Боттен, название которой в литературном мире служит синонимом издательского дома «Галлимар». Легкая и уверенная походка, гибкое и прямое тело, у меня больше нет возраста. Джинсы, куртка, платок, как обычно повязанный на шею, – я неуязвима, я торжествую, я победила: в некотором смысле, это лучший день моей жизни.

Но что же происходит? Я иду к своему издателю, чтобы заняться ритуальной рассылкой бесплатных экземпляров книги, которую устраивают за пару недель до ее появления в книжных магазинах. Но там, куда я иду, меня не ждет слава, там меня вообще никто не ждет. Я с удивлением обнаруживаю, что я одна. Моя пресс-секретарь, как будто ничего необычного не происходит, провожает меня в крохотную комнатку без окна. Я сажусь одна за стол, на котором аккуратно сложены от ста до ста пятидесяти экземпляров моей книги «Отец». Я не говорю «первой» книги, потому что тогда я еще не знаю, напишу ли когда-нибудь еще одну. Но неважно, эта книга здесь и через несколько часов окажется в руках первых читателей.

Как передать совершенно особенное счастье, которое я испытывала в тот день? Разве раньше я не переживала волнение перед встречей с любимым человеком? Разве раньше я не «сходила с ума от радости»?

И все же в этот день все иначе. Мое счастье ни от кого не зависит, я не смотрюсь на себя в любви другого человека, я – единственный автор происходящего, и ничто не может мне помешать.

Но с чего, спросите вы, такая радость, если неизвестно, как будет принята книга? Разве в течение трех лет вы не страдали и не сомневались? Вы так уверены в собственном успехе? Уже считаете себя писателем? Будьте скромнее, прошу вас.

Дорогие читатели, позвольте мне сказать вам, что вы ничего не поняли. Когда на свет появляется столь долгожданный ребенок, даже (особенно?) если он заставил вас ужасно страдать во время вынашивания, никто не задает себе подобных вопросов. Ребенок выходит из чрева, и это приносит освобождение, вы наконец в мире с самой собой. Ребенок уже родился, и какая бы судьба его ни ждала, вы выполнили свою задачу. Вы создали мир.

Когда я получаю письмо – настоящее письмо (естественно, я не говорю о грозном потоке счетов, посланий от налоговой, рекламы и других неприятностей, которые, к сожалению, в основном наполняют наши почтовые ящики) – я испытываю такое удовольствие, что не открываю его сразу. Сначала я пытаюсь угадать автора (кто же мог думать обо мне?). Я изучаю почерк на конверте, и если он мне незнаком, то переворачиваю отправление, чтобы посмотреть, не последовал ли отправитель рекомендациям нашей дорогой почтовой службы и не указал ли свое имя на обратной стороне конверта. Если такое первое обследование ни к чему не приводит, то я смотрю марку и почтовый штемпель, которые точно предоставят мне ценную информацию. Затем я прощупываю конверт, чтобы прикинуть количество листов: будет ли это хорошим, длинным письмом? Наконец, вне зависимости от того, что мне удалось обнаружить,