Читать книгу - "Имя Отца. В тени Жака Лакана - Сибилла Лакан"

плакаты), то он весь день был у себя, сидел целыми часами, почти не шевелясь, за рабочим столом, поставленным под огромным окном, ровно напротив нас, по другую сторону узкой улицы.

Чаще всего я наблюдала за ним, стоя за рамой двустворчатого французского окна в своей спальне. Иногда я рисковала и выходила на балкон. Я не преувеличиваю, говоря так, потому что в такие моменты – я так и не нашла этому объяснения – он всегда поднимал голову в мою сторону, как будто некий призрак предупреждал его о моем присутствии, и я тут же ретировалась в комнату. Иногда после наступления темноты я смотрела на него из-за тюлевой занавески, пользуясь тем, что на его стол падал свет единственной включенной лампы, и наивно считая, что меня не видно. Но и тогда он вдруг поднимал голову, загадочным образом чувствуя на себе мой взгляд, и лишь через некоторое время я поняла, что он прекрасно меня видел, когда в моей комнате горел свет. (После этого я стала свет выключать.)

Дополнительным элементом притяжения для меня были женщины, которые время от времени приходили к этому холостяку. В этом отношении моим источником, точнее, информатором была Мадам С., которая, как мне теперь представляется, должна была, как успешная сводница, рассказать второй стороне про мой интерес к соседу, который она сама во мне пробудила. Итак, я узнала, что у Мсье N, между прочим, джентльмена, был один-единственный недостаток, который Мадам С., чьи слова до сих пор звучат у меня в голове, снисходительно называла «грешком». Несмотря на мое значительное отставание в том, что касалось секса, я прекрасно видела, что дело пахло порохом, и это только увеличивало мою завороженность. Что же именно я чувствовала, когда мужчина в доме напротив сажал одну из своих женщин себе на колени? Зависть или ужас? И то и другое, я думаю. А что я чувствовала, когда часам к шести вечера он выходил из своего логова, спокойный, легкий, в то время как я сидела в комнате за домашней работой? Стоя на балконе, я видела, как он удаляется по тротуару напротив, всегда направляясь к концу улицы справа, то есть к улице Медерик. «Куда же он идет, везунчик? – растерянно думала я. – Наверное, и я, когда буду взрослой…» И тут он вдруг поворачивался к балкону и смотрел на меня, невозмутимый, будто китайская маска.

Этот аттракцион, этот обмен взглядами продлился до тех пор, пока я окончательно не уехала из материнского дома. Тогда мне было уже больше двадцати. Скажу лишь, что перед отъездом я звонила ему как минимум дважды, чтобы просто услышать его голос. Как влюбленные в безвыходной ситуации, я не произносила ни слова, испуганно задерживая дыхание, потом поспешно вешала трубку… пока Небо меня не покарало.

Такова история старого соседа из дома напротив. Теперь, когда я ее вам рассказала – с большим трудом, как говорила Колетт[12], – сохраните ее, пожалуйста, потому что я этого больше не хочу.

Иногда в нашу жизнь вплетаются мотивы семейных преданий. У меня так произошло с историей, которую нам рассказывала мама в то время, когда у меня уже сформировалось политическое сознание. Эта история всегда приводит меня в восторг, и я часто ее вспоминаю, а также не лишаю себя удовольствия при случае рассказать о ней друзьям: в каком-то смысле я сделала ее своей историей.

Речь в ней идет о моей бабушке по материнской линии, которую мы называли «бабуля» и которая жила, когда я была маленькой, у своей старшей дочери (маминой сестры) и зятя. Родом из высокой провинциальной буржуазии, бабуля была очень красивой женщиной (как я видела по фотографиям), а также очень доброй, как я знала по собственному опыту маленькой девочки и по многим другим моментам, касавшимся всей ее жизни.

Блондены, носящие фамилию моего деда по материнской линии, были республиканцами, причем ярыми, как мои троюродные братья продемонстрировали во время войны, но «бабуля», несмотря на то, к какому поколению и социальной среде она принадлежала, дополнительно выделялась в своем роду.

Но расскажу же вам «мою» историю, кстати, очень краткую.

Мой дядя (тетин муж), возвращаясь домой, приносил две газеты: свою, «Фигаро», и газету для бабушки. Заходя в гостиную, где она сидела, он бросал газету на стол и произносил тоном, в котором пробивалась нежная ирония, свое обычное: «Бабуин (именно такое удивительное прозвище было у моей бабушки), вот ваша “Попюлер”!»

Тот факт, что моя бабушка поддерживала идеи Леона Блюма[13], до сих пор вызывает у меня гордость.

Как и каждое лето, я была на острове Ф. посреди Средиземного моря, у берегов Испании. Болезнь, о которой я писала в первой книге, никак не заканчивалась. Жара, тишина и мое одиночество в прекрасном доме, где я остановилась, – стены почти метр толщиной, потолок из необтесанных бревен, узкие окна, напоминающие окна ферм в Северной Африке, плоская крыша – только усиливали ее. В некоторые дни я ощущала такую слабость, что не могла выйти из дома, который представлялся мне то дворцом, то гробницей. В то время я ложилась очень поздно и много пила. Когда я просыпалась, солнце уже успевало превратить местность вокруг в раскаленную печь. Моя физическая слабость (мышц и нервов) могла сравниться лишь с моей душевной пустотой. В тот день изнеможение достигло предела. В такие моменты растворяешься, перестаешь существовать. Искать выход бесполезно. Какой может быть выход, когда все желания угасли? В тот день я неожиданно, точно сомнамбула, прыгнула в свой Ситроэн 2CV и отправилась на другой конец острова. Двигаться, хотя бы двигаться – чтобы обмануть смерть? Не просите меня описать мой путь – золотисто-коричневые ограждения врезанной в ландшафт дороги, синее море – потому что в тот день я точно ничего не видела. Я приехала в Эс Кало, небольшой рыбацкий порт у подножия «горы», вышла из машины и села на защищенной от солнца террасе единственного пансиона-ресторана. Никого больше не было, все были на пляже. Чувство давления сохранялось, я ничего не чувствовала и едва дышала. Неожиданно появилась семья испанцев: отец, мать и дочка. Девочка была некрасивой, и было видно, что она только недавно научилась ходить. Отец играл с ней в мяч. Я не могла оторвать от них взгляда. Как отец ни старался аккуратно кинуть мяч так, чтобы он прилетел в руки дочери, у малышки никак не получалось его поймать. Тогда она бежала за ним, запинаясь и смеясь, наклонялась за мячом, брала его двумя руками и неумело кидала отцу.