Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

В 1809 году Наполеон еще не расстался с мыслью взять в жены великую княжну из рода Романовых, но до тех пор, пока он был женат на Жозефине, о том, чтобы породниться с австрийским или русским домом, речи быть не могло.

Два события – двухлетней давности и совсем недавнее – могли навести Наполеона на мысль о престолонаследии и воскресить желание иметь наследника{1996}. В первые часы 5 мая 1807 года голландский кронпринц Наполеон-Луи-Шарль, четырехлетний сын Луи и Гортензии, в котором Наполеон мог видеть своего преемника, умер в Гааге от крупа. Гортензия впала в глубокое уныние, и ей не слишком помогали письма Наполеона вроде этого, от 16 июня: «Меня трогают твои страдания, но я желаю тебе быть мужественнее. Ведь жить – значит страдать, а человеческое существо, достойное чести, всегда должно стремиться владеть собой». Тремя предложениями ниже он сообщил о Фридланде: «Я одержал большую победу 14 июня. Я здоров и очень тебя люблю»{1997}. Смерть сына окончательно устранила всякую привязанность Гортензии к мужу. Впоследствии она родила ребенка графу де Флао{1998}. «Я бы хотел оказаться возле тебя, смягчить и образумить тебя в горе, – писал Наполеон Жозефине после смерти ее внука. – Тебе повезло не потерять детей, но такая утрата – одно из условий и мук, присущих человеческим бедствиям. Если б хоть ты была благоразумна и в порядке! Зачем же усугублять мое горе?»{1999}

Если Наполеон мог не сразу сообразить, каким образом смерть ребенка усилила давление на его собственный брак, то гораздо более чуткая Жозефина, на тот момент сорокапятилетняя, все прекрасно понимала. Ее горе не могло быть умеренным и «благоразумным» отчасти и потому, что она оплакивала не только внука и потерявшую ребенка дочь, но и собственный брак. Она догадывалась, что теперь Наполеон может захотеть произвести собственного наследника. Наполеон знал, что способен стать отцом, ведь у него уже имелся незаконнорожденный сын: граф Леон, рожденный Элеонорой де ла Плень, а в конце лета 1809 года от него забеременела Мария Валевская.

В 9 часов 12 октября, в четверг, когда Наполеон в Шёнбруннском дворце у подковообразной двойной лестницы собирался опросить освобожденных французских военнопленных, Фридрих Штапс, восемнадцатилетний сын лютеранского пастора из Эрфурта, попытался (притворившись, будто хочет вручить прошение) его убить. Штапс преуспел бы, если бы Рапп не остановил его в нескольких шагах от Наполеона. Рапп, Бертье и два жандарма нашли у Штапса большой нож. «Меня поразило выражение его глаз, когда он смотрел на меня, – вспоминал Рапп, – его решительный вид возбудил у меня подозрения»{2000}. Вскоре после этого схваченного допросили Наполеон вместе с Бернадотом, Бертье, Савари и Дюроком, а уроженец Эльзаса Рапп им переводил. Император надеялся, что юный студент безумен и может быть помилован, но Корвизар счел Штапса здоровым и в своем уме, хотя и фанатиком. Когда Наполеон спросил Штапса, что тот предпримет, если его освободят, юноша ответил: «Снова попытаюсь убить вас». Штапса расстреляли в 7 часов 17 октября. Он крикнул расстрельной команде: «Да здравствует Германия!» и «Смерть тирану!»{2001}. Наполеона глубоко и неприятно поразило, что теперь, всего три года спустя, над землями, веками дремавшими в объятиях Священной Римской империи, витает непримиримый дух немецкого национализма[207]. «Я всегда боялся безумцев», – заявил Наполеон секретарю, припомнив вечер, когда в театре с ним заговорил беглец из психиатрической лечебницы Бисетр. «Я люблю императрицу!» – крикнул этот человек. «Вы избрали необычного конфидента», – заметил Наполеон[208]{2002}.

Безжалостность Наполеона наглядно проявилась в его следующем шаге. Дружный, удобный и уютный брак с Жозефиной, построенный после возвращения из Египта (она жаловалась на его измены, но сама хранила верность), теперь сделался препятствием для политических и династических устремлений Наполеона, а также, по его разумению, для интересов Франции и поэтому должен был быть расторгнут. Смерть, многократно грозившая Наполеону на поле боя, его счастливое спасение от «адской машины», ранение при Регенсбурге и недавнее покушение помогли советникам определиться. 16 октября Наполеон покинул Шёнбрунн и в 9 часов 26 октября вернулся в Фонтенбло. (Тем вечером явилась Полина, привезя с собой в числе фрейлин пухленькую смазливую двадцатипятилетнюю лектрису, пьемонтскую баронессу Кристину де Матис, и Наполеон почти немедленно завел с ней роман, продолжавшийся до дня накануне его женитьбы. Впоследствии он сказал о ней: «Она принимала подарки»{2003}.) Наполеон распорядился заложить дверь между своей спальней и покоями Жозефины. Этот жест не оставлял места для сомнений. «Вся нежность императора, все его почтение к моей матери исчезли, – вспоминала Гортензия о том трудном времени, – и он стал несправедливым и неприятным в общении… Я ждала с нетерпением, чтобы о разводе наконец объявили»{2004}. Семья переехала в Тюильри 15 ноября, а 27 ноября Боссе, вблизи наблюдавший за браком, входившим в терминальную стадию, отметил «сильную перемену в чертах императрицы и скрытую принужденность в поведении Наполеона»{2005}.

Если бы империя Наполеона стояла давно и прочно, она вполне перенесла бы передачу власти брату или племяннику, но государству не было и пяти лет, и Наполеон решил, что для продолжения династии нужен сын. После тринадцати лет усилий стало ясно, что Жозефина, уже сорокашестилетняя, не сможет дать ему наследника.

Наполеон помнил, какие распри начались после смерти Александра Македонского и Цезаря, не оставивших законных наследников. До сих пор наследником считался Жозеф, супруга которого, Жюли Клари, не родила ему сыновей (и который откровенно потерпел неудачу в Испании). Уже в июле 1806 года герцог де Леви, вернувшийся из эмиграции после переворота 18 брюмера, предостерегал императора: «Атлас держал мир, но без него наступил хаос»{2006}.

30 ноября Наполеон заявил Жозефине, что желает расторгнуть брак. «У тебя есть дети, – сказал он, – а у меня их нет. Ты должна видеть стоящую передо мной необходимость упрочить мою династию»{2007}. Она рыдала, говорила, что не может без него жить, и умоляла передумать. «Я видел, как она плакала часами, – вспоминал Рапп о том периоде. – Она говорила о преданности Бонапарту, как она называла его в нашем присутствии. Она сожалела о конце своей блистательной карьеры. Это было очень естественно»{2008}. К обеду тем вечером она вышла в большой белой шляпе, чтобы скрыть следы плача, но Боссе увидел в ее облике «печаль и отчаяние»{2009}. Обедавшие вдвоем Наполеон и Жозефина ели мало, и единственными словами, произнесенными за столом, оказался вопрос Наполеона о погоде, обращенный к Боссе. Однажды во время обеда, вспоминал Наполеон, «она вскрикнула, лишилась чувств» и была унесена фрейлиной{2010}. В другой раз (или в тот же, но иначе запомнившийся другому свидетелю) Боссе услышал «из покоев императора отчаянный крик императрицы Жозефины». Вошедший Боссе нашел ее лежащей на ковре, «испускающей пронзительные крики» и жалующейся, что она «не переживет» развода. Наполеон попросил Боссе и своего секретаря отвести Жозефину в ее спальню по тайной лестнице, и они кое-как справились с поручением, хотя споткнувшийся о свою шпагу Боссе едва не упал.

Приезд принца Евгения 5 декабря помог Жозефине успокоиться, и вскоре Бонапарты и Богарне смогли приступить к обсуждению деталей. Чтобы Наполеон снова смог венчаться, его церковный брак с Жозефиной перед коронацией следовало объявить недействительным, хотя обряд совершил кардинал Феш, князь церкви. Поэтому Наполеон заявил, что бракосочетание было тайным и с негодными свидетелями, а сам он действовал под принуждением Жозефины{2011}. Она согласилась с этой нелепостью, но на следующую свадьбу Наполеона не приехало по крайней мере 13 из 27 французских кардиналов. (Когда Наполеон запретил им носить алое облачение, несогласных прозвали «черными кардиналами».) Аннулируя брак, правительственные правоведы сослались на расторжение брака Людовика XII, а также Генриха IV как на прецеденты{2012}.

7 декабря Жозефине в присутствии высших сановников империи пришлось подтвердить, что она согласна на развод. Министр Антуан Лавалетт (муж ее племянницы) записал: «Она [Жозефина] показала такое мужество и силу духа, что всех присутствовавших это глубоко тронуло.