Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

Наполеон превосходно умел расставлять приоритеты. За неотложные задачи он брался немедленно, важные, но не срочные бумаги складывал в стопку, чтобы заняться ими позднее, и бросал на пол документы, которые не считал важными. В то время как у Людовика XVIII имелась печать-факсимиле, Наполеон всегда сам просматривал письма перед тем, как подписать, – не в последнюю очередь потому, что секретари из-за быстрой диктовки порой допускали ошибки. «Мысли появляются быстрее всего, – объяснял Наполеон свою нужду в услугах секретарей, – и прощайте, буквы и строки! Теперь я способен лишь диктовать. Диктовать очень удобно. Это как вести беседу»{1772}. Он не садился за письменный стол, за исключением случаев, когда писал женам и любовницам (лишь они получали послания, целиком написанные его рукой) или подписывал документы. Все три личных секретаря Наполеона – Луи-Антуан-Фовель Бурьенн (в 1797–1802 годах), Клод-Франсуа де Меневаль (1802–1813), Агатон Фэн (1813–1815) – придумывали собственные приемы скорописи, чтобы справляться с потоком слов. Секретарь в тюильрийском кабинете записывал за маленьким столом, а Наполеон сидел на диване, обитом зеленой тафтой, у ширмы, скрывающей камин (так были устроены кабинеты во всех его дворцах). Если в час ночи Наполеон с секретарем еще работали, то иногда они выходили инкогнито на улицу Сент-Оноре, чтобы выпить горячего шоколада{1773}. (Однажды наутро Наполеон попенял префекту полиции на то, что фонари у дворцовых ворот не горели, и тот не мог понять, как император об этом узнал{1774}.)

Каждый из секретарей и министров мог рассказать о необыкновенной памяти Наполеона и его умении диктовать. Вот типичный пример. Жан Шапталь, министр внутренних дел, рассказывал, что Наполеон, желавший учредить военную академию в Фонтенбло, усадил его за стол и продиктовал (совершенно не пользуясь заметками) 517 статей устава. Шапталь записывал всю ночь, после чего Наполеон «заявил, что это хорошо, но не доделано»{1775}. Наполеон однажды заявил Меневалю, что после Бриеннского училища стал работать шестнадцать часов в день и с тех пор не прекращал{1776}.

Все вокруг Наполеона происходило с поразительной быстротой. Моле вспоминал, как летом 1806 года Наполеон шел с мессы на прием в Сен-Клу: он «быстро шагал, сопровождаемый иностранными государями и… высшими сановниками Франции, и они, тяжело дыша, пытались от него не отстать»{1777}. Наполеон не желал тратить попусту ни минуты и делал несколько дел одновременно. Он любил подолгу принимать горячую ванну (привычка, необычная для европейца начала XIX века) и делал это почти каждый день, но, лежа в воде час или два (а также когда камердинер его брил и иногда во время завтрака), он слушал чтение газет или политических сочинений. Наполеон почти с мазохизмом слушал чтение английских газет, и секретарям очень не нравилось их переводить, однако он настаивал, что желает знать все, что о нем пишут, не исключая оскорблений{1778}. В долгих поездках Жозефина в карете читала ему вслух романы из списка новинок, который для него еженедельно составляла графиня де Жанлис, автор исторических романов{1779}.

Хотя Наполеон беспощадно эксплуатировал подчиненных, почти все они обожали его. Для камердинеров, адъютантов и ординарцев он был настоящим героем, и сопровождать его в ссылку вызвалось гораздо больше слуг, чем англичане могли допустить. (Яркий признак его таланта нанимателя.) Прислуживавшая Жозефине мадемуазель Аврийон запомнила его человеком «чрезвычайно любезным» и «очень снисходительным к малым оплошностям». Граф де Боссе, камергер Наполеона, писал: «Твердо могу сказать, что мало кто имел характер уравновешеннее и чье обращение было бы мягче». Агатон Фэн назвал Наполеона «верным другом и лучшим из хозяев» – не в последнюю очередь потому, что «он всех баловал»{1780}. Кучера-алкоголика много лет не изгоняли со службы, поскольку он управлял фургоном при Маренго.

«Я ждал, что он бесцеремонен, капризен, – вспоминал Меневаль, – но он оказался терпеливым, снисходительным, непритязательным, вовсе не придирчивым, обладающим той веселостью, которая нередко шумна и язвительна, порой подкупающе дружелюбным»{1781}. Из секретарей критически отзывался о хозяине лишь Бурьенн, чье непомерное мздоимство привело в 1802 году к отставке. А когда Наполеон доверил ему другой пост – губернатора Гамбурга, Бурьенн вновь воспользовался случаем обогатиться и отплатил своему нанимателю клеветой.

Если у Наполеона и выдавались «заурядные» вечера, они во многом напоминали сцены из семейной жизни французского буржуа. Меневаль вспоминал:

Он обедал с семьей, после обеда заглядывал в свой кабинет и, если не задерживался там поработать, возвращался в гостиную и играл в шахматы. Он любил беседовать запросто. Он обожал спорить, но не навязывал свое мнение и не претендовал на превосходство, умственное или должностное. Когда присутствовали лишь дамы, он любил критиковать их наряды или рассказывать трагические или сатирические истории, главным образом о призраках. Когда приходило время для сна, госпожа Бонапарт следовала за ним в его комнату{1782}.

Наполеон танцевал на скромных балах, устраиваемых воскресными вечерами в Мальмезоне, радовался проделкам своих приемных детей и «находил прелесть в этой патриархальной жизни»{1783}. Он охотился на оленей и кабанов, скорее ради моциона, чем ради наслаждения погоней, и по временам жульничал, играя в карты и настольные игры (и, как правило, возвращал выигранные деньги). Он ненавидел проигрывать.

В начале 1808 года Пруссия была приведена к повиновению, с Россией достигнуто глубокое взаимопонимание, и Наполеон задумался, как принудить к переговорам Англию. После Трафальгара стало ясно, что вернуться к планам вторжения невозможно, но англичане, стремясь прорвать континентальную блокаду, продолжали поощрять контрабандистов по всей Европе, они запирали французские порты и не выказывали никакого желания заканчивать войну. Поэтому Наполеон в надежде расстроить английскую торговлю (он всегда считал это вернейшим средством поставить на колени «нацию лавочников») обратил свой взгляд на юг. Уже с ноября 1800 года (тогда он написал Жозефу: «Наибольший ущерб, который мы можем причинить английской торговле, – это забрать Португалию») Наполеон видел в самом старом союзнике Англии ее ахиллесову пяту[178]{1784}. Проезжая Дрезден 19 июля 1807 года, он потребовал, чтобы португальские власти к сентябрю закрыли для английских кораблей свои порты, арестовали находящихся в Лиссабоне британцев и конфисковали все английские товары. Португалия прекратила выплачивать контрибуцию, назначенную в 1801 году, когда она просила мира. Страна допускала в свои порты английские корабли, пришедшие за вином (основная статья португальского экспорта), имела обширные колонии и сильный флот, однако ее сухопутные войска насчитывали всего 20 000 человек. Португалией правил принц-регент Жуан VI – грузный, ленивый и глуповатый самодержец, которого в 1805 году попыталась низложить собственная супруга-испанка Карлотта{1785}.

29 августа 1807 года французы вторглись в Этрурию, чтобы пресечь там контрабанду английских товаров. Испанский премьер-министр Мануэль Годой, маркиз Альварес де Фариа, понял: чтобы добиться достойной компенсации для королевы Этрурии Марии-Луизы, дочери Карла IV (ее супруг, Людовик I, в мае 1803 года умер от эпилепсии), придется сотрудничать с Наполеоном. Годой не пользовался ни симпатией, ни доверием Наполеона. Когда в 1801 году Годой попросил у Люсьена портрет Наполеона, тот наотрез отказал: «Я бы никогда не отдал портрет тому, кто держит своего предшественника в подземелье [Годой отправил в ссылку графа Аранда, бывшего премьер-министра, после поражения, нанесенного французами в 1792 году] и завел инквизицию. Я могу использовать его, но не должен ему ничего, кроме презрения»{1786}. Наполеон с большим подозрением отнесся к новости, что в день битвы при Йене Годой привел испанскую армию в боевую готовность, а узнав об исходе, быстро демобилизовал ее. Годой решил, что будет разумно пропустить через испанскую территорию французские войска, идущие в Португалию.

«Прежде всего необходимо вырвать Португалию из-под влияния Англии, – писал Наполеон королю Карлу IV 7 сентября 1807 года, – чтобы принудить эту последнюю державу просить мира»{1787}. 27 октября представитель Годоя подписал договор в Фонтенбло. Секретные статьи предусматривали раздел Португалии на три части: север отходил инфанте Марии-Луизе в виде компенсации