Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

с бессильным парламентом и саксонцем Фридрихом-Августом на престоле. Прусские земли к западу от Эльбы составили Вестфальское королевство, а Котбусский округ отошел Саксонии. Кроме того, на Пруссию была наложена огромная контрибуция в 120 млн франков. Чтобы ее уплатить, Фридриху-Вильгельму III пришлось продать земли и поднять налоги так, что они теперь составляли 30 % (вместо 10 %) национального богатства. Пруссия была вынуждена присоединиться к континентальной блокаде и отказаться от взимания пошлин на водных путях вроде реки Нетце и Бромбергского канала (совр. река Нотець и Быдгощский канал; оба объекта расположены целиком на территории Польши){1718}. Жозеф признавался неаполитанским королем, Луи – голландским, а Наполеон – протектором Рейнского союза. В крепостях на Висле, Эльбе и Одере размещались французские гарнизоны. Прусский король лишился 4,5 млн подданных (то есть половины), ⅔ земель и впредь не мог держать армию более 42 000 человек. Почти везде между Рейном и Эльбой «все действительные или потенциальные права» Прусского королевства «отменялись навечно». Король Саксонии даже получил право провода войск в Великое герцогство Варшавское по прусским дорогам. Подвергнув унижению внучатого племянника Фридриха Великого, Наполеон вызвал неизбывную ненависть Пруссии, но рассчитывал с помощью своей только что приобретенной дружбы с Россией справиться с австрийским реваншизмом после Пресбурга и прусским после Тильзита.

Когда Наполеон начал приближаться к пику могущества, он стремился не допустить, чтобы все три крупнейшие державы континента (Россия, Австрия и Пруссия) одновременно восстали против него, хотя он не мог усомниться в вечной враждебности англичан, и ему приходилось натравливать противников друг на друга и на Англию. Наполеон пользовался желанием Пруссии обладать Ганновером, неспособностью России продолжать после Фридланда войну, династическим сближением с Австрией, русско-австрийскими разногласиями по поводу турецких дел и страхом всех трех держав перед польским восстанием для того, чтобы избежать вооруженного конфликта с четырьмя врагами одновременно{1719}. Сам факт, что после разрыва Амьенского мира это положение сохранялось десять лет, притом что Франция, бесспорно, оставалась европейским гегемоном, свидетельствует о государственном таланте Наполеона. Решающее значение в этой стратегии имело фактическое разделение Европы на французскую и русскую сферы влияния.

Однажды вечером, уже на острове Святой Елены, разговор зашел о том, когда в своей жизни Наполеон был более всего доволен жизнью. Придворные предлагали разные варианты. «Да, я был счастлив, будучи первым консулом, счастлив во время моего брака, счастлив, когда родился [мой сын] король Римский, – согласился Наполеон. – Но тогда я не чувствовал себя вполне уверенным в прочности своего положения. Наверное, счастливее всего я был в Тильзите. Я только что преодолел многочисленные злоключения, многочисленные невзгоды, как у Прейсиш-Эйлау. Я был победителем, диктовал законы, за мной ухаживали короли и императоры»{1720}. Это разумный выбор.

6 июля, всего за три дня до подписания франко-прусского договора, в Тильзит приехала королева Луиза и два часа беседовала с Наполеоном. Прусская королева просила у него Магдебург на западном берегу Эльбы. Луиза была чрезвычайно привлекательной женщиной, и в 1795 году скульптурную группу Иоганна-Готфрида Шадова, изобразившего будущую королеву с сестрой Фредерикой, сочли слишком волнующей для публичной демонстрации{1721}. (Наполеон отметил, что Луиза «красива настолько, насколько можно быть красивой в тридцать пять лет»{1722}.) Рассказывая Бертье о встрече, он писал: «Прекрасная королева Пруссии рыдала… Она считает, что я явился сюда ради ее красивых глаз»{1723}. Наполеон, изучивший кампании Густава II Адольфа, отлично понимал стратегическое значение Магдебурга и едва ли мог позволить себе сумасбродство наподобие уступки важнейшей крепости ради прекрасных глаз плачущей королевы[169]. Позднее он сравнил мольбу Луизы («в трагической манере») с просьбами Химены из пьесы Корнеля «Сид»: «Сир! Справедливости! Справедливости! Магдебург!» Наполеон, который «ни на миг не мог прервать ее монолог», решил, что «единственная возможность для него выйти из затруднительного положения – придать всей сцене комедийный оттенок». Он усадил королеву в кресло, «но она продолжала свой монолог самым патетическим тоном»{1724}. Наполеон рассказывал, что на званом обеде королева говорила о Магдебурге, а после ухода своего мужа и царя Александра продолжила осаду. Наполеон вынул из цветочной вазы розу и преподнес Луизе. Королева поблагодарила: «Да, но только при условии, что вместе с ней вы дарите Магдебург». Император возразил: «Я должен заметить вашему величеству, что я как раз тот, кто вручает подарки, а вы – та, кому суждено принимать их»{1725}.

Магдебург достался Вестфалии – королевству площадью 1100 квадратных миль, выкроенному из владений Брауншвейга и Гессен-Касселя, а также прусских земель к западу от Эльбы, к которому позднее прибавили и части Ганновера. Этому стратегически важному образованию Наполеон, однако, дал в короли юнца, в свои 22 года не совершившего ничего, кроме самовольной отлучки в Америку, вступившего в ненужный и не в полной мере аннулированный брак, а в последнем походе командовавшего по всем правилам, но не более того, баварскими и вюртембергскими частями{1726}. Жизненный опыт Жерома Бонапарта не был достаточен для занятия престола, но Наполеон продолжал считать, что ему следует полагаться на родных более, чем на кого-либо еще, вопреки явным доказательствам обратного в виде отъезда Люсьена, женитьбы Жерома, неумения Жозефа справиться с неаполитанцами, своевольных измен Полины и потворства Луи английским контрабандистам в Голландии.

Наполеон желал сделать Вестфалию образцом для остальных немцев, чтобы поощрить германские государства к вступлению в Рейнский союз или хотя бы к отдалению от Пруссии и Австрии. «Крайне важно, чтобы твой народ наслаждался свободой, равенством и благополучием, с которыми не знаком народ [остальной] Германии», – написал он 15 ноября Жерому, посылая ему конституцию нового государства. Наполеон, предсказав, что никто «из вкусивших плоды разумного и прогрессивного управления» не пожелает вернуться под прусский скипетр, велел Жерому «точно следовать конституции… Выгоды Наполеоновского кодекса, публичный суд, учреждение судов присяжных прежде всего станут отличительной чертой твоего правления… Я более рассчитываю на их эффект… чем на самые громкие военные победы». Далее Наполеон переходит к восхвалению меритократии, и это несколько забавно, учитывая, кто его адресат: «Население Германии с нетерпением ждет того времени, когда равное право на службу получат те, кого отличает не высокое происхождение, а талант; и отмены всякого крепостного права, а также устранения посредников между народом и их сувереном». Это письмо не предназначалось для обнародования, но оно демонстрирует высшие идеалы Наполеона. «Германский народ, как и народы Франции, Италии и Испании, хочет равенства и ценностей свободы, – писал он. – Я пришел к убеждению, что бремя привилегий противно общему мнению. Будь королем, следующим конституции»{1727}.

Наполеон постоянно критиковал Жерома (как и Жозефа, Луи и Евгения Богарне) и однажды даже укорил его за чересчур развитое чувство юмора: «Твое письмо было слишком остроумным. В военное время тебе не требуется остроумие. Тебе нужно быть педантичным, показывать твердый характер и простоту»{1728}. Ни один из братьев Наполеона не стал дельным правителем. Его бесконечные придирки не пошли им на пользу. «Он способен стать достойным человеком, – заявил он Жозефу о Жероме. – Но он удивится, услышав это, потому что все мои письма к нему полны упреков… Я с умыслом поставил его в положение самостоятельного начальника»{1729}. Наполеон понимал, что требует от родных очень многого, но этот метод неизменно подводил.

«К тому времени, когда ты прочитаешь это письмо, – писал Наполеон Жозефине 7 июля, – с Пруссией и Россией будет заключен мир, а Жером будет признан королем Вестфалии с тремя миллионами подданных. Но эта новость предназначается лишь для тебя»{1730}. Последнее замечание указывает, что Наполеон явно расценивал свои письма Жозефине и другим как изощренный инструмент пропаганды. Днем ранее он упомянул, что «у маленькой баронессы де Кепен есть некоторая надежда на визит», и, следовательно, не лукавил, когда писал: «Я очень хочу увидеть тебя, когда судьба укажет верный момент. Это вероятно, это скоро»{1731}. Мария должна была остаться в Польше.

Наполеон возвратился