Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

что ученый совет пединститута выдвинул его на Сталинскую премию за 1944 г. – по совокупности работ (представлять рукописи более не разрешалось). «У самого у меня какое-то смутное чувство по поводу этого решения Ученого совета», – писал он 10 февраля Гудзию[56].

«Смутное чувство» не подвело М. К.[57].

Последнее его публичное выступление в Иркутске состоялось 13 февраля 1945 г. – на объединенном заседании кафедр языкознания и славяноведения Иркутского университета и пединститута в Научной библиотеке университета, посвященном памяти академика Л. В. Щербы (1880–1944).

А 20 февраля 1945 г. Азадовские покинули Иркутск. Перед отъездом писатели устроили ему и Л. В. «отвальную» – она проходила в квартире А. А. Кузнецовой, жены Г. М. Маркова[58], выступившей инициатором этого прощального мероприятия.

Побывать в родном городе М. К. больше не довелось.

Вернувшись в Ленинград и оглядываясь на свое трехлетнее пребывание в эвакуации, М. К. окончательно утвердится в мысли, что весной 1942 г. ему не следовало покидать Москву. 20 мая 1945 г. в письме к В. Ю. Крупянской он повторяет то, о чем писал ранее И. М. Тронскому: «…итог иркутский – оказался печальным во всех отношениях. Поездка туда оказалась крупнейшей ошибкой». И ей же – 29 мая:

Вообще, иркутские мои итоги оказались неблагоприятными. Можно сказать, что итогом четырех лет военного времени, бывшего для большинства моих сверстников эпохой роста и каких-то свершений и достижений, для меня прошел <так!> под знаком минуса. Следовало Вам с Эрной Васильевной[59] покрепче в нас вцепиться (весной 1942) и не выпускать из Москвы. Это было бы самое правильное решение. Хотя, кто знает…

Эти слова («под знаком минуса» и т. д.) не следует воспринимать буквально. Человек эмоциональный и склонный поддаваться настроению, М. К. порой сгущал краски. В действительности же три года, проведенные в Иркутске, – важнейший период его биографии, не столько, правда, в плане научном, сколько в педагогическом и гражданско-общественном.

Глава XXXIV. Возвращение

Приехав в Москву, Азадовские остановились у В. Ю. Крупянской на Большой Калужской и провели у нее около десяти дней. «…В Москве видели почти всех, – напишет М. К. сестре через несколько недель из Ленинграда (письмо не датировано). – К нам на Калужскую было прямо паломничество. Каждый вечер – гости. Так что в Москве не мы ходили по гостям[1], а каждый вечер принимали у себя».

Впрочем, супругам удалось побывать и в театре: «…смотрели „Соломенную шляпку“ у Вахтангова»[2]. Видимо, М. К. посетил также издательство «Советский писатель», куда ранее отправил письмо-заявку. «Во время моего пребывания в Москве, – сообщал он В. Ю. Крупянской в июне 1945 г., – у меня было завязался роман с „Сов<етским> Писателем“ на предмет издания второй серии очерков „Литература и фольклор“. Но, кажется, чувство уже блекнет, не успев достаточно прочно расцвесть».

Издание не состоялось[3].

К 10 марта семья добралась до Ленинграда. «Встреча на вокзале была на редкость теплой, – рассказывает М. К. в том же недатированном письме Магдалине Константиновне. – Она очень напоминала иркутские проводы, но была в полной мере неожиданной. Мы думали увидеть трех-четырех человек, – а нас встречали ближайшие друзья, товарищи по работе, ученики. Очень хорошо было». Об этой встрече М. К. напишет и Вере Юрьевне (письмо от 31 марта):

Очень приятна и трогательна была встреча на Московском вокзале. Она была для нас полной неожиданностью, а потому вдвойне приятна и волнительна. Были фольклористы из Секции[4], ученики, товарищи по факультету, друзья, некоторые знакомые, которых никак не ожидал увидеть на вокзале.

С Московского вокзала Азадовские поехали к Тронским; в их квартире на Невском проспекте они проведут два с лишним месяца, пытаясь наладить свою ленинградскую жизнь. Сюда же потоком устремляются многочисленные гости, желающие поздравить М. К. и Л. В. с возвращением. В письме к Крупянской М. К. продолжает:

…началось «паломничество» на квартиру, подобно тому, как это было в Москве, – только еще в бо́льших размерах. За короткий срок у нас перебывали: Жирмунский, Алексеев, Берков, Дымшицы[5], Орловы[6], Астахова, Колесницкая, Ольга Форш[7], старший Гуковский с женой[8], приехал с фронта Соймонов, студенты и т. д. и т. д. Были случаи, когда за день перебывало около 15 человек.

Конечно, М. К. и Л. В. сразу же отправились в соседний дом на ул. Герцена, 14, желая взглянуть – три года спустя – на свои комнаты. В их письмах в Иркутск подробно описывается, что они увидели и чего не досчитались. В цитированном выше письме к сестре М. К. пишет:

Были мы, конечно, на своей квартире. Окна, оказалось, были выбиты в самый последний день – накануне снятия блокады. Грязна она невероятно. Работы предстоит уйма. Стулья вовсе не все пропали, но столов, действительно, нет. <…>

Начисто пропали все скатерти, почти все Лидуськины вещи, отрезы и проч. Самовар Никитина[9] обещала вернуть. Сохранилось кое-что и из моих игрушек: два фотоаппарата, бинокли и проч. Но бо́льшая часть, конечно, погибла. Все семейные фотографии забрали вместе с вещами Нотгафтов.

Впечатлениями от посещения своей квартиры М. К. поделился 31 марта с Верой Крупянской:

Квартира наша представляет страшное логово. Одна мечта – найти что-либо другое. Удастся ли? Вид квартиры – более страшный, чем мы думали; но с вещами дело обстоит несколько лучше. Оказывается, очень много вещей уцелело, – неожиданно уцелели некоторые остатки белья, обуви; сохранилась картина, висевшая в столовой, и многое другое.

И в том же письме:

О ленинградских впечатлениях напишу позже. Они разнообразны, несколько смутны, противоречивы. Порой бывает невыносимо тягостно ходить по городу, порой идешь с прежним чувством неизменного любования и некоторой влюбленности. Очень хотелось бы побродить по городу вместе с Ник<олаем> Павловичем[10]. Скажите ему при случае, что о нем мы оба часто вспоминаем, что его вообще вспоминают часто в Л<енингра>де, а недавно я рассказывал о нем Ольге Форш, которая пишет роман о Петербурге–Ленинграде: о России, о Пушкине, о блокаде[11].

Радостно и взволнованно воспринял М. К. известие об окончании войны. «Поздравляем Вас, дорогая, с долгожданным праздником. Наконец-то! – восклицал он 9 мая в открытке к В. Ю. Крупянской. – <…> К великой радости присоединяется только невольно мысль о тех, кто уже не может присоединиться к нашей радости».

Мысль о погибших терзала М. К. с самого начала войны, и он, как уже говорилось, глубоко скорбел об утратах –