Читать книгу - "Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева"

– Судя по всему, да. Или от праздничной атмосферы и белого меффа у тебя начались видения. Выбирай, что больше нравится.

– Сегодня вроде бы надо из радостей выбирать. – Она смешно морщит подмороженный нос и отнимает косу у существа неясного пола с развесистыми белыми бровями, которое активно пытается вызвенеть колокольчиками некий мотив. А потом вслед за мной отходит от дверей.

– Вроде бы, – снова соглашаюсь я. – Добавлю-ка я к набору твоих радостей еще одну – немедленно отправлюсь по своим делам.

– Ух, какой широкий жест!

Я чувствую движение в кармане и вытаскиваю из него чужую руку, липкую и красную. Судя по тембру хихиканья над моим ухом – женскую. С нее капает какое-то желе. Страшно подумать, что теперь творится в кармане.

– Что, даже не попробуешь навязать нам сегодня свое общество?

– Не-а.

– М-м-м. Значит, мы хороши ровно настолько, чтобы искать с нашей помощью… – Венц позволяет прокрутить себя в паре танцевальных па очередному ошалевшему от праздника студенту и возвращается.

– Значит, мы достаточно хороши, чтобы искать вместе… – она быстро окидывает взглядом людный холл, – неизвестное в уравнении. Но не настолько, чтобы праздновать с нами Белый День?

– Недостаточно… хороши? Занятная постановка вопроса. Ну а если достаточно? Могу я тогда украсить своим присутствием ваш праздник?

И она говорит «да».

И мы вшестером – потому что Рура тоже отпустили – едва не разносим архив под веселый звон колокольчиков в косах Венц и не вполне цензурные, но весьма поэтичные монологи Белого. Которые, разумеется, тысячекратно мощнее, чем детский лепет про кенгурумбу и осьмижопа. Инхо так упивается белым меффом, что тот течет у него из носа. А Юна в конце концов остается одетой только в свою звуковую вышивку. Потом, правда, она снова одевается, потому что мы решаем выйти в город. Я бесстрашно дергаю Агнию за косы, пользуясь вольным духом Белого Дня. Мы обходим дюжину орфеен. В одной из них Венц проводит рукой по моей сверхкороткой шевелюре. Говорит «щекотно» и проводит еще раз. А на рассвете она снова смеется: «щекотно», но уже когда я кончиком языка быстро касаюсь ее сосков, маленьких, как дикая малина.

Стрелка мы вычисляем через два дня и… Разумеется, ничего из этого на самом деле не происходит.

Мне хочется… да, мне действительно хочется провести этот Белый День не одному. Но даже такой праздник, отменяющий – пусть всего лишь на сутки – целую вселенную правил, не может взять и превратить рыцуциков в моих друзей. Так что на самом деле я говорю:

– Недостаточно хороши? Занятно. Разве не мне пришлось отрезать свой шикарный хвост, чтобы сгодиться вам в союзники? Интересно, что пришлось бы отчекрыжить для того, чтобы сойти за приятеля… Нетушки, Агния, – у меня закончились неважные части тела.

Я поворачиваюсь спиной, чтобы выбраться из этого диалога.

А в спину мне прилетает очередной колокольчиковый аккорд и слова:

– Что, даже мизинчика левой ноги пожалел бы? А жадничать вообще-то нехорошо. Но как хочешь… Вольга.

Двери Песочницы закрываются за мной. Я отхожу от них подальше и подставляю лицо холодным пальцам сиренево-серебряных сумерек.

Мне кажется, что тонкий и острый звон колокольчиков ухитрился воткнуться мне в шею, где-то между третьим и четвертым позвонком, и теперь дрожит там, сбивая остатки праздничного настроя.

Какие, в сущности, все это мелочи: протянутая рука, разговор в эс-комплексе. Косы. Глаза в крапинку. Даже обидно как-то, что вот из таких мелочей, из ерунды, незначительных моментов и подробностей вырастает интрига – и хищно обвивается вокруг сердца. Я могу злиться, могу уговаривать себя, что-то себе обещать, уходить в несознанку… но остановить этот процесс, кажется, уже не могу.

А еще вот это ее «Вольга» в конце, совсем уж нечестное…

Впрочем, я и сам… Или нет? Уже не помню, может быть, я и сам сказал «Агния» вместо «Венц».

Я пару раз мотаю головой, как будто из нее можно таким образом вытряхнуть неудобные мысли, и шагаю наугад сквозь цветную рябь, из которой глаз бесцельно выхватывает то переплетенные руки в смешных варежках, то присыпанный блестками нос, то серебряное копытце с подогревом. То странное, сверкающее люминисцентными полосами рыло, явно сляпанное на коленке за пять минут.

Кажется, я довольно долго кружу так по улицам, ловлю за хвост чужие разговоры, иногда очень странные. Вроде такого:

– ЧП?

– СНЗ…

– ТДЦ?

– НД!

И ведь поняли друг друга. Во всяком случае, начали целоваться.

Сумерки давно превратились бы в полноценную темноту, если бы свет всевозможных оттенков не лился отовсюду, смешиваясь и причудливо раскрашивая людей, деревья и здания.

И вдруг, как будто почувствовав, что яркость этого вечера надо немножко приглушить, воздух начинают штриховать снежинки. Плавно и торжественно. Как и положено тем, кто делает Белый День по-настоящему белым. Я позволяю им немного себя загипнотизировать. А потом оглядываюсь – и вижу, что оказался рядом с открытой дверью какой-то орфейни.

Такие приглашения от праздника игнорировать не положено, поэтому я захожу. Из чистого упрямства заказываю обычный мефф вместо праздничного белого. Кружку с оленьими рогами мне приносят быстро, несмотря на суматоху и традиционную необязательность ровным счетом всего. В темной жидкости ритмично покачиваются оранжевые лампы. А в моем позвоночнике, несмотря на количество пройденных шагов и увиденных сценок, все еще подрагивает эхо колокольчиков.

Чтобы отвлечься от него, я осматриваюсь. Первое, что удается выяснить, это название орфейни – «Твердый и мягкий». Сыр, знак, член, характер или что-то еще – не уточняется. Видимо, это посетитель должен решить для себя сам.

Второе мое открытие состоит в том, что мефф надо было все же брать белый. Потому что у обычного – ярко выраженный привкус скуки.

Ну, а третья находка – самая неожиданная. Ведь через два столика от меня, почти потерявшись среди полок с причудливой керамикой, сидит Юна Юна. Хотя должна бы сейчас веселиться с остальными рыцуциками. Крошки от печенья за шивороты сыпать или звуковыми вышивками трясти… или как там она представляет себе разгул.

Но нет. Почему-то она забилась в керамический уголок в орфейне со странным даже для Мантикорьевска названием. Под круглыми лампами поблескивают нити золотистого бисера, вплетенные в ее черное с каштановым отливом руно. Плечи Юны не дрожат, руки держат кружку без нервной цепкости, а выдающийся во всех отношениях нос не шмыгает. Но то, что она ревет, я все же замечаю. Хотя, надо признать, слезу она ловит действительно ловко, не дав той даже покинуть уголок глаза.

Правильный образ действий в данном случае таков: бросить свою кружку со вкусом скуки на столе и выйти из