Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

„Много ты знаешь!"— не менее пьяно возражал Горгос.

„Смаху! Полморды! — сипел Лигуша. — Одним выстрелом!"

„А мне наплевать!.. — без всякого акцента вмешался в спор парагваец. — Мне теперь наплевать, я в Асунсьон еду!..“

„А ему полморды снесут! “

Вдруг налетал ветерок, шуршала листва, внизу обидно и мерзко похохатывали. А потом в кустах сирени блеснул свет и грохнул тяжелый выстрел.

„Обрез! — мелькнуло в голове Шурика. — Обрез Соловья! Соловей до Лигуши добрался!**

Не задумываясь, он махнул с балкона в высокую клумбу, заученно перевернулся через плечо и вскочил на ноги. Прямо перед ним стоял человек с обрезом. Высоко вскинув руки, он торжествующе вопил:

— Полморды!..

Коротким ударом Шурик уложил убийцу на землю.

„Не помог, не помог Лигуше! — клял он себя. — Оставил мужика без защиты! “

Обрез полетел в кусты и самопроизвольно пальнул из второго ствола. Было слышно, как в кафе бьется посуда, шумно падают на пол люди.

Как в Парагвае, подумал Шурик. Там негры с деревьев падают.

— За что ты его? — Шурик заломил руку убийцы. Он был уверен: Лигуше не повезло, бывший бульдозерист не дожил до пятнадцатого.

— За дело!

Нападавший впал в эйфорию. От него густо несло спиртным. Не пытаясь вырваться, он торжествующе вопил прямо в лицо Шурику:

— Смаху! Полморды! Одним выстрелом!

„Скотина Лигуша. Свою смерть предсказал. Пары минут не прошло, как трепался, и вот... полморды...“

— За что ты его?

— А тебе за что нужно?

— Мне? — изумился Шурик.

— Я и спрашиваю...

— Не дергайся! — приказал Шурик. — Ты арестован.

И полез в карман за удостоверением.

— А вот хрен! Это ты мои бумажки будешь читать, козел! Я самый тихий в дурдоме!

Для порядка поддав придурку ногой, Шурик выпрямился.

Тощий официант деловито собирал побившуюся посуду.

Это что... — бормотал он негромко. — Вот в День ВДВ или в Ночь Пограничника... А то бандиты придут, сладких ликеров требуют...

— Точно, полморды... — мужики поднимались с пола, неторопливо отряхивались. Тинейджеров, кстати, не было, слиняли тинейджеры. — Смаху, смотри!.. Прав Иван, зря спорили...

Ничего не понимая, Шурик обернулся.

В неярком, по-провинциальному уютном свете фонарей он увидел пригнувшегося за сиренью Константина Эдмундовича. С серпом в руке и с полуснесенным картечью лицом первооткрыватель выглядел устрашающе. Так устрашающе, что каменный пионер уже точно теперь драпал не за вторым серпом, а просто драпал.

— За что ты его? — повторил Шурик беспомощно.

— За дело! — самодовольно выпрямился террорист. Он был в восторге от им содеянного и все порывался шагнуть через ограждение. Тощий официант его не пускал:

— Закрыто!

— Полморды! Одним выстрелом!

— Вот и хватит. Домой сваливай.

— Как это домой? — удивился Шурик.

— А куда? — удивился официант. — Это ж Дерюков. Он псих. Его ни в милицию, ни в дурдом не возьмут. У него от всего освобождение.

— Разберемся, — Шурик подтолкнул Дерюкова к тротуару: — Идем, придурок. Я тебя повязал. За хулиганство в общественном месте. Даже в первопокорителей нельзя стрелять.

Москва, 2 октября 1641 года

Сенька Епишев, дьяк Аптекарского приказа, с откровенным недовольством смотрел на помяса, выставившего на стол тяжелую, даже, похоже, очень тяжелую, металлически поблескивающую шкатулку.

Не след приносить в Аптекарский приказ предметы, никак не связанные с прямыми делами приказных дьяков. В Аптекарский несут сборы лекарственных трав и цветов, это важное государево дело. Если ты истинный помяс, собиратель трав, сберегатель жизни, собирай травы, да коренья, очищай их, перебирай тщательно, чтоб земля не попала в сбор, а сам суши собранное на ветру или в печи на самом лехком духу, чтобы травы да коренья от жару не зарумянились. И в приказ, само собой, неси сделанный сбор в лубяном коробе...

Этот дурак, помяс Фимка Устинов, шкатулку припер.

Дьяка Сеньку Епишева точил бес любопытства. Нс стой помяс напротив, пуча бессмысленно голубые глаза, толстый палеи, дьяка давно лег бы на алое, бросающееся в глаза пятно, четко обозначенное на темной, как бы неведомым огнем опаленной крышке... Непонятно, как шкатулка открывается? Не видно ни замков, ни запоров. Это как так? В тундре, в сендухе, в халарче, как тундру по-своему зовет самоядь, как в тундре найти такую вещицу?

Земли у нас немеряны, подумал дьяк, границы не определены. Идешь на север, идешь на восток, и нет никаких границ. Ни он, умный дьяк, ни этот помяс, ни многие промышленники, ни даже сам царь-государь и великий князь Михаил Федорович не знают, где пролегают восточные или северные границы страны. Идешь, слева речка выпадет, справа серебряная жила откроется, хоть руби ее топором. На камне орел сидит, прикрылся, как шалью, крыльями, робкая самоядь на олешках спешит. Рухлядь мяхкую, дорогую спешат в срок доставить. Откуда в тундре шкатулка? Еде самояди взять медь?.. Или золото? — подумал дьяк... Дурак Фимка!

А Фимка Устинов, помяс, уставясь на дьяка выпучеными немигающими глазами, пришептывал виновато: вот де искал везде, всякие травы искази И траву колун, к примеру, цвет на ней бел Горьковата трава колун, растет при водах, но не на каждом озере... И корень искал — просвирку... Тоже растет при воде от земли в четверть,'а ягода на нем чуть меньшая, чем курье яйцо, видом зелена, на вкус малина...

Дьяк с укором, но и с некоторым испугом слушал пришептывают помяс а.

Безумен помяс, думал. В одиночестве человек как бы сламливается, становится открытым для бесов. Вот и Фимку настигли, подсунули шкатулку... Он в гиблых местах скаредной пищей питался, много непонятного видел, чего осознать не мог, без греха такую шкатулку, тяжести столь необычной, из пустынных землиц не вынесешь, Сибирь, известно... Там карлы живут, в локоть величиной, не каждый такой осмелится один на один с гусем выйти, там на деревьях раздвоенные люди живут, их пугни, они с испугу раздваиваются и падают в воду... И там студ такой, что воздух, как масло, можно резать ножами...

Палец дьяка сам собой лег на алое пятно. Вот истерлось, видно, за время... Вот говорит помяс, ссыпался перед ним крутой берег. Подмыло, значит. А в глине, как берег ссыпался, шкатулка открылась. Удивился помяс, никогда ничего такого не видел в сеендухе, потом задумался: государево, видно, дело, нельзя такую вещь оставлять дикующим! И даже вскрыть не решился шкатулку — законопослушен, богобоязнен, так и нес ее на плечах...