Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

знает о ненависти и сострадании. Меня на то и на другое не хватает. Я могу только ненавидеть или только сострадать. И, похоже, мне лучше удается первое...

Мы обуем всю страну.

Охотно верю.

Не раз уже обували.

„Барон! Барон!..“ — донеслось откуда-то издалека, кажется, из-за магазина „Русская рыба".

Как ни странно, голос тоскливый, но полный надежды, успокоил Шурика.

Что, собственно, произошло? Встречусь с Анечкой, поговорю с Врачом, проверю способности Лигуши, а завтра пятнадцатое...

Роальд твердо сказал: с шестнадцатого хоть в Марий Эл!

Допивая свой бедный кофе, Шурик как будто заново, как будто впервые, очень внимательно всматривался в дымку березовых и сиреневых ветвей, в прозрачный утренний воздух над первооткрывателем, которому кто-то сочувственно натянул на разбитую голову целлофановый пакет.

Константин Эдмундович, впрочем, не выглядел сломленным, серп в его откинутой руке угрожающе поблескивал.

В Т., в сущности, ничего не изменилось.

Да и не могло измениться.

Можно менять форму грелки, делать ее круглой, квадратной, прямоугольной или ромбической, можно украшать ее аппликациями и вологодскими кружевами, все равно грелка останется грелкой...

Что нужно сделать, чтобы изменить жизнь в Т.?

К черту!

В одном и том же месте, в парке на седьмой улице, чуть ли не с начала перестройки тощал белая собачонка в вязаном ошейнике терпеливо ждет бросившего ее хозяина.

Шурик поднялся.

Сразу за площадью начинался пустырь.

Когда-то там начали возводить современную гостиницу, подняли целых семь этажей, даже застеклили, но на этом все и кончилось. Стекла выбили и разворовали, рамы унесли, забор, окружавший стройку, повалили, а под капитальными кирпичными стенами, в белесых полувытоптанных зарослях лебеды, действительно обосновались беженцы из солнечного Таджикистана. Заграничный кишлак, совсем как в старом кино, был слеплен из картонных коробок и деревянных ящиков. Иногда в кишлак забредали местные алкаши. Их никто не гнал, русских в кишлаке держали за туристов.

Смутная жизнь...

Оглядываясь на картонные хижины, Шурик пересек пустырь и свернул на Зеленую.

Эта улица всегда была зеленой. Шурик помнил, лет десять назад в канаве под трансформаторной будкой цвела ряска. Веселый ярко-желтый ковер, радость домашних уток.

Цвела ряска и сейчас, уток не было...

Дом номер восемнадцать стоял в глубине довольно обширного, но запущенного двора. На скамеечке под открытым окном уныло ждал человек в тапочках, в простых вельветовых брючишках, в потертой байковой рубашке. На круглой голове красовалась кепка с большим козырьком. Сдвинув кепку на загорелый лоб, он недоброжелательно взглянул на Шурика:

— Живая очередь.

Шурик огляделся. Кроме них во дворе никого не было. Успокаивая человека в кепке, Шурик кивнул:

— Нет проблем.

Он даже собирался присесть на скамью рядом с человеком в кепке, но в распахнутое настежь окно стремительно выглянул остроносый губастый тип, похожий на Буратино. И он ткнул длинным пальцем в Шурика:

— С каких это пор мы все сентябрим да октябрим, закутавшись в фуфайки и в рогожи?..

Нормально, подумал Шурик. О чем еще спрашивать?

Но Леня Врач и не сомневался.

— От Роальда?

— Ага.

— Тогда заходи!

— А живая очередь? — возразил человек в тапочках.

— Подождет! — решил Врач.

Не оглядываясь на рассерженную живую очередь, Шурик прошел сквозь темные сени и сразу оказался в просторной комнате, занимающей едва ли нс половину просторного деревянного дома. Вдоль глухих стен возвышались книжные шкафы, Они таинственно поблескивали темным лаком и хорошо протертым стеклом. Иностранных языков Шурик не знал, но написание некоторых фамилий на корешках книг ухватил... Крамер, скажем, Кольцевой, Шлиман... Бикерман какой-то, Лейард и Винклер... Ничего эти имена Шурику не говорили.

Может, медики, подумал он. Может, психологи. Или психи.

В одном из двух простенков стояли высокие напольные часы в шикарном деревянном резном футляре, в другом висел черно-белый портрет химика Менделеева. Химика в прямом смысле этого слова. Правда, ручаться бы за это Шурик не стал, в последний раз видеть портрет Менделеева ему привелось в школе. Позорно назвав на одном из выпускных экзаменов жену грека Одиссея Потаповной, Шурик как-то надолго утерял интерес к наукам.

— Расслабься! — крикнул из-за стола Врач.

Письменный стол перед ним был огромен, беспорядочно загружен книгами и бумагами. Тут же стояла пишущая машинка, на ее клавиатуре дымилась только что зажженная длинная сигарета.

— Расслабься! — крикнул Врач. — Книг не бойся. Я сам тут трети не прочитал.

— Тогда зачем они?

Врач удивился:

— Как зачем? Атмосфера! Ты же к профессионалу пришел! Не хомуты же тебе показывать, не бабочек и не картинки. Ты сразу должен ощутить — ты пришел к умному человеку!

Врач вскинул над собой длинные руки:

— Что облагораживает человека без каких-то особых усилий с его стороны?..

Цинично хохотнув, он ответил сам:

— Книги!

Шурик пожал плечами:

— У меня бумажник пропал.

— Это к Лигуше! — быстро сказал Врач, жадно изучая Шурика. Его темные зрачки сузились, волосы встали дыбом, толстые губы, казалось, еще сильнее распухли, с них срывались странные, никак не истолковываемые Шуриком слова, какие раньше ему приходилось слышать только от Роальда. Впрочем, сам Роальд слышал их от Врача и, кажется, не всегда понимал их.

—„Хлюстра упала старому графу на лысину... когда собирался завещание одной кокотке Ниню написать!... Он так испугался, что вовсе не пискнул..."

Наклонив голову набок, как это часто делают куры, Врач изумленно моргнул. В его черных глазах зрели странные требования.

— Смелее! — воскликнул он. — Не учиняй над собой насилия. Я чувствую, ты готов. Я чувствую, ты набит глупостями. Произноси их вслух, Освободи душу. Незачем стыдиться глупости, если она твоя. В конце концов, глупость, она от природы. Именно глупость придает быту стабильность. Говори все!

—Бумажник у меня пропал... — глупо повторил Шурик.

Врач изумленно моргнул:

— Не мог мне Роальд прислать придурка!

И быстро спросил:

— Как плечо?

— Тянет. Томит... Откуда вы про плечо знаете?

— Я все знаю. Сиди.

Врач высунулся в окно и помахал рукой.

Через минуту живая очередь, целиком представленная человеком в тапочках и в потертой байковой рубашке уважительно стягивала перед Врачом кепку. При этом очередь смущенно сопела, опускала глаза, пыталась сбить с вельветовых штанов воображаемую пыль.

— Печатнов... — очередь, похоже, стеснялась.

— Знаю! — отрезал Врач.

— Дореволюционный... — Печатнов уважительно провел рукой по закругленным углам ближайшего книжного шкафа.

— Доконтрреволюционный! — отрезал Врач.

И крикнул в упор:

— Лигушу хочешь убить?

Печатнов вздрогнул и попытался засунуть кепку в карман штанов.