Читать книгу - "Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева"

Белому, вторая – мне. Кудрявая всегда блюдет справедливость – кроме тех случаев, когда отклоняется от нее в сторону великодушия.

Но в ней даже это не особенно раздражает.

Я отвечаю ей соразмерной улыбкой. Одновременно пытаясь вспомнить: от чего же такого интересного отвлекло меня ее появление? Была же какая-то мысль, которую обязательно нужно изловить и ощупать со всех сторон. Причем заняться этим лучше в одиночестве. Поэтому я говорю:

– Скоро вернусь.

И выхожу в коридор.

По его панелям в такт моим шагам, но немного обгоняя меня, бежит волна нерезкого света.

Итак, я-третий. Еслибыдакабыль. Вероятность.

Была бы она совсем хиленькой, вряд ли сумела бы справиться с хищным я-вторым. Возможно, поэтому другим и не удается вернуться. Но что, если есть способ усилить, или даже создать для них… У нас что, новая мехозяй…

Они набрасываются на меня с разницей в долю секунды: ужас и неизвестная мехимера. Я резко швыряю себя вбок, пропуская ее мимо.

Никогда не видел столько зубов.

Второй рывок мехимеры… Наверное, я очень везучий парень. Или наоборот.

Горло еще цело. Но эта боль… как ее во мне столько помещается?

Может, лучше бы… быстро. Не смотреть, как из этой пасти выпадает кусок меня. Шмякается. Капает… Течет… Не люблю красный. Такой… пафосный цвет.

Шок стирает из головы все, что могло бы помочь.

При этом где-то очень глубоко – или далеко? – на самой границе обитаемой вселенной по имени Вольга кто-то наблюдает и рассуждает. Этот кто-то даже помнит, что любую мехимеру можно обезвредить. Даже такое… квазиживое одностишие на тему убийства.

А еще с ней можно побороться. Недолго. Но можно. Доказано Руром.

Однако все это там, на границе обитаемой вселенной.

А здесь… только боль. И паника. И два дерганых шага назад. И серебристая капля на четырех ногах. Слишком близко. Слишком много красного. Слишком страшно… чтобы не закричать.

Хотя тому, кто наблюдает, становится немного стыдно.

Мехимера прыгает снова.

Мне удается, рухнув на пол, пропустить ее над собой и лягнуть в серебристый бок.

Но она этого даже не замечает. Изворачивается в прыжке и приземляется рядом со мной. Не успею ни встать, ни отползти…

Все, что я могу – сунуть руку в ее пасть. И сквозь грохот сердца услышать тошнотворный хруст. А где-то за этим хрустом и грохотом – торопливый топот ног. Кажется…

А потом все заканчивается. И боль, и ужас, и хруст, и топот. И наблюдатель.

Но не сразу. Сначала какими-то рывками, всплесками, обрывками.

И только потом, наконец, темнотой.

В этой части истории я преимущественно горизонтален. Но все равно достаточно продуктивен. И жив, да. Хотя рассказ призрака – тоже было бы занятно…

Я открываю глаза в палате эс-комплекса. Может, даже в той самой, что и в прошлый раз. А может, в другой. Кто вообще способен их различить?

Такие же арт-панели льют сверху пастельный свет. Такое же белье с ботаническим узором. Такой же архаичный деревянный стул стоит слева от койки – по-моему, они остались только в музеях да эс-комплексах. И такая же тумбочка из светло-зеленого промхитина справа.

Правда, на этот раз ко мне не прижимается мелкая диагностическая мехимерка. Зато рука упрятана в какую-то пухлую блестящую сосиску. Или, скорее, банан, поскольку цвет у восстановительной капсулы – празднично-желтый.

Рука болит, но терпимо. Самолюбие саднит гораздо сильнее.

Мехимерник, уделанный мехимерой. Всухую. Даже на уровне Рура не смог дать отпор. Даже не попытался найти пресловутую уязвимость… если она у зубастой твари вообще есть.

Впрочем, это принять и вытерпеть легче, чем то, что я, скорее всего, обязан жизнью кому-то из рыцуциков. В коридоре рядом с архивом – только лектории и мастерские. Все жилые комплексы расположены достаточно далеко. А значит, услышать мой крик и прибежать могли только союзнички. Не знаю, правда, кто именно. Но в любом случае от мысли, что я теперь в долгу перед кем-то из них, меня подташнивает.

Впрочем, мутить может еще и от химии, которую в меня влили эски. Или от той, в которой маринуется рука.

Я как будто попал в зацикленный сон. Из тех, что мусолят один и тот же сюжет с небольшими изменениями, словно их пишет орф в творческом кризисе. Все практически так же, как и после встречи со Стрелком. Даже эскулап – тот же самый, темноглазый и болтливый Зураб Оршабати, у которого все всегда очень, очень хорошо. И только совсем немножечко плохо.

Руку мне сохранили. Хорошо же? Хорошо. И работать – об этом весело курлыкает Оршабати, проверяя датчики, – она будет почти так же, как раньше. И поскольку я, к счастью, мехимерник, а не музыкант или, скажем, хомопластик, то на это «почти» могу не обращать внимания. По крайней мере, в те дни, когда она не будет болеть. А она иногда будет, особенно первое время. И это немножечко плохо. Совсем чуть-чуть. А еще имитированная кожа не загорает, но это даже и не плохо, это так, мелкая подробность. Ну будет правая рука отличаться по цвету от левой. Это даже оригинально.

Зурабу Оршабати удается скорее меня утомить, чем убедить. Потому что убеждать на самом деле и не требуется. Все части тела при мне, придающая им смысл жизнь – тоже. Это и правда очень хорошо.

Ну а «плохо» у меня свои. Имеющие мало общего с будущим пятнистым загаром и частично потерявшими чувствительность пальцами. Среди этих «плохо» – то, что я эпически провалился как мехимерник. Да еще и поиски Стрелка провалил… Как бы весело ни блестела желтая восстановительная капсула, как бы жизнерадостно ни курлыкал носатый эск, валяться мне тут недели три. А у меня даже кубика с собой нет. Знал бы, что вечер так закончится, – не поленился бы вернуться за ним в комнату…

А так из развлечений – только синестезия, последствие то ли препаратов, то ли деятельности наномехов. К счастью, не такая сильная, как в прошлый раз. Но все же к тактильным ощущениям иногда примешивается вкус, а к голосам – цвет.

Например, у Марфы Лионэ, которой снова приходится провести некоторое время в моем обществе, голос отливает бледно-лиловым. Неожиданно. Если бы решал я, то он был бы оранжево-красным – под цвет ржавого взгляда и ржавой косы. Но бледно-лиловый – тоже ничего.

Лионэ опять задает мне одни и те же вопросы разными словами, хмурится в кубик и пьет много меффа из термокружки. И часто трогает висок. Может, так она пытается ускорить свои мыслительные процессы.