Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

— Ты эти отдай сначала! — продолжал бояться Косяков.

Ошеломленный грандиозной подготовкой Алик, забыв о пишущей машинке, слонялся по квартире, не зная, за что взяться. Ноздри его хищно раздувались, но твердо предупрежденный Борисом, что к угощениям раньше положенного срока прикасаться нельзя, он мученически жевал опостылевшую яичницу, с тоской посматривая на холодильник.

— Можно попробовать ветчину? — иногда не выдерживал он. Но Бершадский оставался непреклонен:

— В том-то и смысл! До праздника ни-ни! Зато потом...

— А потом... — Алик сладко зажмуривался.

Тридцатого декабря наряжали елку. Алик робко брал в руки стеклянные шары и бережно вешал их на ветки. В квартире пахло хвоей и детством, и Косяков умильно поглядывал на Алика, замирающего, как и он когда-то, в ожидании волшебства.

В последний момент Бершадский вспомнил, что стол сервировать нечем. Четыре граненых стакана и три щербатые чашки в счет не шли. Большого блюда для гуся отыскать не удалось, не хватало тарелок. Обескураженный Борис долго разводил руками и мычал что-то себе под нос, потом оделся и ушел. Вернулся он часа через три с черным дерматиновым чемоданом, который торжественно пронес прямо на кухню. Он открыл его жестом фокусника, и перед восхищенными приятелями явился столовый фарфоровый сервиз, а также бокалы и рюмочки на любой вкус, тщательно упакованные в бумажные салфетки.

Аккуратный Косяков принялся тут же протирать фарфор и минуту спустя обнаружил на каждой посудине небольшую золоченую надпись: „Ресторан „Север".

— Борис, что это такое? — начал было он, но Бершадский прервал его королевским жестом.

— Не беспокойся — это прокат. По знакомству, конечно. Потом как-нибудь своим разживемся. А пока...

А пока письменный стол стал на вечер обеденным. Вениамин вытащил из шкафа старую белую скатерть, которой не пользовался со времен развода, и на нее дружно, толкаясь и мешая друг другу, потащили из кухни нарезанные соленые огурцы и колбасу, ветчину и буженину, рыбные консервы и паштет.

Больше всех суетился Алик. Еще утром Бершадский вручил ему обновки. Новые джинсы „Ли Купер" и джинсовую рубашку той же фирмы. Щеки Алика, обычно нездорового серого цвета, окрасил лихорадочный румянец, он как-то сразу похорошел, и Косяков с удивлением подумал, что ничего мышиного в нем, пожалуй, не осталось. Перед ним был ладный молодой человек лет двадцати пяти, несколько кавказской наружности, с большим, но не безобразным носом и уверенными движениями.

— Алик, а ведь ты изменился, — не выдержал Вениамин. — Кто теперь скажет, что ты — мышь?

— Никто не скажет, — гордо ответил за Алика Бершадский. — Этот парень хоть куда. Хоть сейчас в женихи. — Сказал и осекся. Сумрачно поскреб в подбородке и произнес: — А девочки? Про девочек-то забыли. Что это за праздник без женщин? Алик, как ты насчет девочек?

— Вот этого не надо! — немедленно испугался Косяков. — Давайте пока без этого.

Смущенный Алик искоса посмотрел на Бориса и неопределенно пожал плечами, по всему было видно — предложение ему понравилось. Но Борис остыл так же быстро, как и загорелся.

— Поздно уже, — махнул он рукой. — Где их сейчас возьмешь? В другой раз...

— В другой раз, в другой раз! — стремительно поддержал Бориса Косяков. — Обязательно.

Пока в духовке жарился гусь, наполняя кухню чадом, приятели сели за стол и выпили по маленькой. Борис вел себя как щедрый хозяин и постоянно указывал на очередную холодную закуску, достойную по его мнению особого внимания. Выпили по второй. Косякову, как обычно в таких случаях, стало необыкновенно хорошо и свободно.

— Друзья! — начал он, наливая по третьей. — Мне так приятно видеть вас здесь. Еще два месяца назад я был одинок, а теперь... — Он оглядел небольшой, но уютный стол и качнул головой. — Теперь мне хорошо! Я хочу выпить за Алика, потому что без него этого всего бы не было.

Праздник продолжался. Друзья отставили в сторону отдающий самогоном азербайджанский коньяк и принялись за водку. В духовке скворчал гусь, телевизор показывал смешную комедию, за окнами перекрикивались подвыпившие компании, перетекая из одного подъезда в другой — короче, наступала новогодняя ночь.

К одиннадцати часам изрядно подвыпивший Бершадский потребовал шампанского и Косяков принес из морозильника тут же начавшую запотевать бутылку. Борис долго возился с пробкой, которая никак не желала покидать бутылочное горлышко, но спустя минуту все же раздался долгожданный хлопок. Алик испуганно втянул голову в плечи, чем необычайно развеселил Бершадского.

— Ты, парень, еще жизни не знаешь, — откровенничал он, цедя шипящую струю в большой бокал. — Ты ведь еще и шампанского не пил, гуся не ел, женщин не... — он осекся под строгим взглядом Косякова. — Короче, за то, что у тебя впереди! — закончил Борис и опрокинул бокал в рот.

Алик неуверенно последовал его примеру. Шампанское ему понравилось. Он восхищенно покрутил носом, сладко икнул и второй бокал налил сам.

— Вот так и надо, — учил его Борис. — Понравилось — бери. Хочешь — пей. Не хочешь — не пей. Хочешь ешь, не хочешь...

Бершадского явно развезло. Когда Вениамин подал на стол гуся, а президент в телевизоре начал традиционное новогоднее поздравление, он уже блаженно спал, откинувшись на диванную спинку. Косяков с Аликом честно досидели до трех ночи, не очень внимательно следя за развлекательной программой. Алик налегал на шампанское и апельсины, Вениамин с тревогой контролировал ситуацию, прикидывая, где ему придется спать.

Новый год начался.

Январь пролетел стремительно. Размеренное мелькание будней слилось в сознании Косякова в сплошную серую ленту без единого цветного кадра. Дом, работа, дом. Даже встряхнувший всю страну через две недели после Нового года павловский обмен пятидесятирублевых и сотенных купюр почти не коснулся друзей. Крупных денег у них не водилось, а две-три бумажки подлежащего изъятию достоинства Косяков без проблем обменял в институте.

Алик с Бершадским торопливо заканчивали рукопись. Покачнувшаяся было жизнь приобретала прежнюю устойчивость и скуку, лишь изредка прорываемую брюзжанием Алика. Он никак не мог простить друзьям обманутых ожиданий.

— И это вы называете праздником? — иногда вспоминал он встречу Нового года. — Напиться, нажраться и поспать, да?

— А что, хорошо встретили, — ерепенился Бершадский,

— Угу, хорошо. Три дня потом голова болела. Неделю еще потом то, что осталось