Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

комплексуй! — пресек его опасения Борис. — Правильно Алик делает, воспитывается. Это новый шаг по лестнице эволюции, а ты — рефлексирующий интеллигент и нытик. На себя лучше посмотри.

На себя Вениамину посмотреть действительно стоило.

Предвещая Великое Сокращение, в институте была объявлена внеочередная аттестация. Все сотрудники отдела старались как можно реже покидать рабочие места и озабоченно строчили личные творческие планы. Взялся за составление такого плана и Косяков, но сочинить смог немногое. У Олечки и Тамарочки вышло по целому стандартному писчему листу — пунктов по десять, не меньше. У Инги Валентиновны — два листа, а у Вениамина всего полстранички. Раньше в подобных ситуациях, не особенно переживая, Косяков и сам мог вдохновенно наврать сколько угодно, но на этот раз почему-то стало противно приспосабливаться и притворяться. Подобное чистоплюйство грозило выйти боком, но Вениамин предпочитал отгонять трусливые мысли, чем поддаться общему настроению выжить во что бы то ни стало.

— Пусть сокращают, — вполшепота беседовал он сам с собой в институтской курилке. — Чем так существовать — лучше в дворники. Да и платят больше.

При этом он, конечно, понимал, что ни в какие дворники никогда не пойдет, но и пересилить себя не старался. Пусть будет так, как будет, решил Косяков. И это вечное русское авось помогало ему не сбежать из института прежде объявленного сокращения.

Зато дома работа кипела. Алик и Бершадский сочиняли брошюру о борьбе с домашними паразитами. Борис сумел неведомыми путями заинтересовать в этом издании местный облкниготорг, и предоплата в тридцать тысяч рублей была перечислена на счет кооператива. Из этих денег третью часть Бершадский сразу же снял на текущие расходы, и вместо безобразно очищенной водки друзья теперь пили не менее безобразный коньяк. Подобные траты приводили Вениамина в панику.

— Все ведь пропьете, черти! — пытался урезонить он писателей. — А потом куда, в долговую яму?

— Главное — ум не пропить, — резонно возражал Борис. —"Не только ведь пьем, но и работаем.

Дела с рукописью действительно продвигались успешно. Косяков не слишком вникал в то, что там насочиняли Алик и Бершадский. Затея ему казалась нахальной и опасной, но запретить он ничего не мог, поэтому вечерами лишь послушно мыл посуду, заваривал чай и организовывал, по выражению Алика, закуску. А время между тем уверенно двигалось к Новому году.

Этот праздник Вениамин любил, как никакой другой, хотя с каждым годом становилось все яснее, что ничего нового, а тем более счастливого в будущем не ожидается. Вспоминались студенческие годы, полные уверенности, что вот-вот осуществятся самые смелые мечты, сбудутся самые заветные желания. Как веселились тогда в ночь под Новый год, как влюблялись. как пушист и ярок был голубоватый снег на ночных улицах! Да что говорить — все было. А теперь, если и чего ждать от жизни, так только расползающейся лысины, да, может, пенсии.

Обычно Новый год Косяков встречал в случайных квартирах среди не самых близких знакомых. Близких просто не было. Бершадский в праздники предпочитал тихо напиваться в одиночку и задолго до торжества, постоянными и крепкими привязанностями Косяков после второго развода так и не обзавелся. До появления Алика был у него недолговечный роман с сотрудницей технической библиотеки из городского центра информации Анной Семеновной, да и тот прекратился сам собой. Из-за Алика их встречи в косяковской квартире стали невозможными, а дома у тридцатилетней Анны Семеновны встречаться было нельзя — она жила с матерью.

Впрочем, об этой связи Вениамин не жалел. Рано или поздно все должно было кончиться. Оставалась встреча Нового года вместе с сотрудниками института, но после горбачевского антиалкогольного указа такие празднования увяли сами собой, а сидеть понуро за чашкой чая и куском пирожного в столовской тарелке Косяков в новогоднюю ночь не хотел.

Получалось, как ни крути, что Новый год надо встречать дома у телевизора.

В декабрьских сумерках, возвращаясь с работы, Вениамин по случаю купил елку. Елками торговали прямо с машины по твердой цене — десять рублей штука. Толпа, скопившаяся у бортов, дружно голосовала красненькими купюрами и живо напоминала Косякову пришедших к консенсусу депутатов.

Очередной раз посетовав на дороговизну, Вениамин все же решил раскошелиться и через пять минут стал обладателем двухметровой елки, обмотанной бечевкой так, что она приобрела форму большой зеленой морковки.

Втащив елку в подъезд, Косяков привычно спихнул со своего коврика соседского кота. С тех пор, как в квартире поселился Алик, кот прочно обосновался под дверью Вениамина, а его хозяйка, имени-отчества которой за три года проживания в этом доме Косяков так и не выучил, неоднократно лукаво спрашивала — уж не валерьянкой ли приманивает кота Косяков? При этом она шаловливо грозила соседу дряблым пальчиком и хихикала, как школьница, чем приводила Вениамина в тихое бешенство.

Кот на сей раз уперся и не пожелал уйти со своего наблюдательного поста. Пришлось применить силу. Барсик рвался в квартиру, словно от этого зависела его жизнь, и Косяков, обороняясь от кота елкой, как пикой, ввалился в прихожую спиной вперед.

— Что за шум? — из комнаты доносился привычный стрекот пишущей машинки. — Почему так поздно?

— Елку принес! — крикнул Вениамин, пристраивая дерево у вешалки.

Стрекот машинки прекратился. В проеме двери возник Алик. Его нос нервно подергивался — единственная сохранившаяся мышиная привычка — глаза рыскали в поисках предмета, производящего странный запах.

— Да елка же, — удивленно произнес Косяков. — Ты что, елки никогда не видел?

— Никогда, — угрюмо признался Алик.

— Чудак человек! — хохотнул из комнаты Бершадский. — Откуда ему знать про елку? Он ведь не в лесу родился, — и тут озаренный новой мыслью заорал. — Алик! Так ты и Новый год никогда не встречал! А мы-то, лопухи. Это же праздник, Алик! Ну, вроде дня рождения, только лучше. Все, устраиваем праздник!

Праздник надвигался стремительно, а забот с каждым днем становилось все больше. Не сдерживаемый более финансовыми затруднениями Бершадский развернулся вовсю и курсировал по маршруту „квартира—рынок— квартира" с неутомимостью Сизифа. Постоянно ему казалось, что продуктов припасено недостаточно, и он каждый день тащил и впихивал в плохо уже закрывающийся холодильник то громадный окорок, то густо-желтого от жира гуся, то неведомо как раздобытую палку сервелата. Косяков, отвыкший от продуктов за первые годы перестройки настолько, что даже смотреть на них не мог, умоляюще шептал время от времени:

— Борис, остынь! Ты уже и так уйму денег угрохал.

— Не боись, — хорохорился Бершадский, мотаясь по прихожей с коробкой настоящего,