Читать книгу - "Растворяясь в песках - Гитанджали Шри"

для себя. Из того, что Бхупен оставил недосказанным, недописанным, незаполненным. Куда улетучились? Тут же и след простыл. Исчезли. Как обрывки мыслей. Став преданием, отдаются на волю ветра. Перепрыгивают границы. Как Мама. Раз за разом. А теперь вместе с Дочерью. Перепрыгнув через границу. Поднявшись из самадхи.

Фанатикам и правительству не нравятся ни самадхи, ни истории, ни Бхупен Кхакхар. А нравится запирать их. В папки, ящики, коробки. Никто не говорит, что только за взятки и мошенничество. Но и за истории, особенно если они о женщинах. Пусть они не шевельнутся – тем лучше. Вырой могилу, да такую, чтобы никогда не разверзлась. Опусти туда женщин, чтобы сияние их померкло, цвет поблек, кожа сморщилась, кости истлели. Аромат испарился.

Фанатики не поднимают крышку, потому что им не нравится, когда аромат вырывается на волю.

Но они не боги – слава небесам! Хотя еще в одном рассказе Пола Закарии всемогущий бог приходит к великому музыканту и поэту Бабуке признать свое поражение и, сев перед ним, просит: «Научи и меня своим песням!» Непревзойденная сила искусства, выраженная в музыке и литературе и недоступная богу.

Поэтому и крышки скидывают. Аромат устремляется вверх, поднявшаяся волна подхватывает за собой образы, и история находит новый путь. Как из взбитых вод возникли Европа и Гималаи, так же из взбитого песка возникают истории. Новые следы на песке врезаются в старые. Образуя новые формы. Уничтожая границы.

Ветры – это бродяги, как и истории. Никто не может их остановить. Не может прижать крышкой и закрыть в коробке. Ветру не нужны всякие там визы. У него, как и у истории, гибкость и пластика. Ветер или огонь? Или дым? Или аромат? Его составляющие нельзя порезать на куски и запихать в выдвижной ящик, как Рози.

А Рози так и осталась закрытой? Встала, вышла и идет впереди Мамы, позади Дочери.

Вот тебе и история.

Жил-был царь, жила царица, умер царь, за ним царица, перевернута страница?

Мальчик хохочет.

И жил-был царь, жила царица, и вот так, и наперекосяк.

Девочка смеется: «История еще не кончилась».

Жила-была Рози, жила сестрица.

Поднял кисть. Заполняет холст цветом. Потом Бхупен весь замирает. Часть не завершена, краска хаотично растеклась, как поведет себя дальше, куда потечет – пока затихла. Прыгнет, перескочит, история не кончается.

9

Но где Рози? Пока одна только сестрица да сестрица, а наша партия проиграна.

Если привык смотреть на что-то определенным образом, а все оказывается наоборот, то начинаешь злиться. Как будто это ставит под вопрос нашу способность правильно воспринимать окружающее. Везде, где мы привыкли видеть Рози, там Мама. Мы сами создали призрак Рози и увидели его. А ее там не было – была Мама. На минарете мечети Вазир Хана, на берегу Рави, на базаре Вано, у сточной канавы, у каждой двери, на красной площадке.

Все привычные в жизни ориентиры сбиваются. Кто повязал повязку на эти глаза, кто одурачил голову, кто эта женщина? Читает на урду и говорит, что «название нашей станции «Лахор» писали на четырех языках: урду, панджаби, хинди и английском».

– Мама, ты соврала, – сказала Дочь в номере Faletti’s.

– Нет.

– Ты сказала, все это ее…

– Ее и есть.

– Рози…

– Ее, которая уехала отсюда. Это была я.

10

Не замечая человека, открывшего зеленую дверь, Мама проскользнула в дом:

– Порог, – сказала она, – запри как следует, – продолжила на панджаби, – и вместе со стариком глазами стала втягивать в себя дом, длинными-длинными глотками. Моргает, как в замедленной съемке: подолгу смотрит, открыв глаза, потом надолго закрывает. Люди, вышедшие один за другим в переулок, столпились за ней и за столетним стариком. Людей было столько, что было неясно, кто вышел из этого дома, а кто пришел снаружи.

Она смотрела наверх. Все собравшиеся смотрели наверх.

– Бог мой, – она широко открыла рот, но тут же прикрыла его рукой, – верхние этажи обрушились?

Люди продолжали вглядываться.

– Раньше было пять этажей, – рассказывала она, – потом крыша. Только посмотри, второй этаж тоже сломан.

– Нет, там есть несколько комнат, – сказал юноша. Был ли он здешний или пришел снаружи?

– Поднимешься по ступенькам – еще один порог. Здесь комната, где хранятся металлические коробки, – сказала она. – Ящичная. Одеяла, матрасы, пледы, покрывала. Тарелки, плошки, подносы. Тетради, фотографии, бинокли.

– Это комната деда. Она зовет его дядей. Здесь играют в карром. Ее все зовут «тащи-бей».

– Здесь ванная. Только кран. Ни этого нагревателя, ни душа.

– Наверху другой этаж. – Мама стала подниматься, а все, и пришедшие из переулка, и жившие в доме, – за ней. Уворачиваясь от свисающих со стен проводов, запутавшихся в старой паутине.

– Наверху гостиная, – сказала Мама, зайдя внутрь. – А эта. Отделана зеленым деревом. – Показывает им зеленую комнату. – В окнах все те же красные, синие и желтые стекла. Ее называют цветной комнатой.

– Отсюда видно Каусар. Ее одноклассницу. Тогда она спускается, и они вместе садятся в конную повозку. Отправляются на урок по дильрубе[179]. Еще они катаются на велосипеде. У них Raleigh. Они вместе ездят на учебу.

– Это комната с колоннами, – продолжает экскурсию Мама. – Здесь молятся. Колонны обвалились, – показывает она.

– Напротив комната дяди. Разрушилась, – рассказывает она.

– Наверху. Спальня. Бамбуковая перегородка не сохранилась. Оттуда она смотрит, кто пришел. Каусар одна или с братом?

– Сверху сбросили авоську для покупок – овощи, фрукты. Яйца – двенадцать на анну. И две большие буханки хлеба тоже на анну. Четыре анны за сер[180] рыбы. Четыре анны за сер мяса. Сырого. Шесть анн – за готовое. Паи, почем расгулла? Маи, по одной анне.

– На крыше тоже была комната. Улетучилась? – Спросила она, как будто обвиняя собравшихся. – Она там училась. С Каусар и с Анваром. Их отец – профессор английского.

– Выходят на крышу. В этом возрасте болтают без умолку.

– Готовятся лепешки. Дед прогнал на крышу. Разгорелся очаг, роти на сковородке. Поднялся переполох. «Выскакивайте наружу», – сказал дед. Двери попадали, лестницы ходили ходуном. «Выбирайтесь, – скомандовал дед, – дом сгорит».

– Он уцелел, – сказала Мама умиротворенно. – Скажу ему, что огонь утих.

– Пойдем вниз.

Все стали спускаться. Туда, где в ряд было выложено оборудование для крикета. Все завернуто в полиэтилен: биты, мячи, щитки, шлемы, кепки. На продажу.

– Приемная дяди. Там он проверял зрение.

– Ее дядя, – обратилась Мама к собравшимся, – глазной врач. Брюки цвета хаки, желтая рубашка в клетку. Его фармацевт. Афганские шаровары, тюрбан с хохолком.

Кто-то придвинул кресло для Мамы. Она села.

– Она сидит здесь вместе с ним. Ей шестнадцать. Она читает газету «Трибуна». Дядя проверяет глаза Анвара. Это стоит пять рупий. «Прочитай