Читать книгу - "Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга - Сабрина Филипп"

нас отвергает, – сказал он. И дело не в покрое, не в материале, она бывает очень красивой, но, когда мы пытаемся надеть ее, она нас отвергает. И чем больше настаиваем, тем неприятнее ее носить. Ей же хуже: одежда с таким несносным характером в итоге оказывается забытой в шкафу. Может, в глубине души она именно этого и хотела. Ей не особо нравится дневной свет.

Я сразу мысленно провела ревизию шкафа: там было коричневое платье, которое я перестала носить, белые брюки в полоску, в которых чувствовала себя несуразной. А потом до меня, как обычно, дошел глубинный смысл его слов. Он говорил не только об одежде, но и о людях.

Он принес саксофон. Я познакомила гостей. Была уверена, что мой друг очарует его своей неординарностью, острым умом и чужеземными корнями. Спустя несколько минут они уже разговаривали так, будто знали друг друга целую вечность. Я сидела рядом, между ними, и была счастлива от того, что удалось организовать такой прекрасный вечер. Наливала им вино, они быстро опустошали бокалы, я тоже, но их присутствие опьяняло сильнее, чем любой алкоголь. Они задавали друг другу миллион вопросов: меня ничуть не удивляло, что мой друг скрипач спокойно отвечал. При этом я была ошарашена легкостью, с которой долгожданный гость рассказывал о детстве, родителях и работе. Я никогда не осмеливалась обсуждать с ним некоторые темы, а он вдруг взял и очень подробно описал целые страницы своей жизни. Ему просто нужно было задать эти вопросы. Почему я не сделала этого раньше? Скорее из стеснения, чем из-за отсутствия интереса.

Он рассказал об отце, который был уже в почтенном возрасте, о скромной матери, об очень разных по характеру братьях. О детстве и юности. Меня поразило упоминание модного парижского заведения на бульваре Сен-Жермен, завсегдатаем которого он был в то же время, что и я, когда снова пошла учиться. Значит, мы бывали с ним в одном и том же месте, может, он даже видел меня там, однако я этого не заметила. Сколько раз мы пересекались?

Я поделилась этими мыслями, а он расхохотался.

– А откуда еще могло взяться это дежавю.

После я спросила скрипача, не хочет ли он сыграть для нас.

И поскольку он обожал, когда его игрой восхищались, то без промедлений вынул скрипку из футляра.

После небольшой разминки он начал играть, нанизывать один за другим все знакомые мне наизусть отрывки. Но получалось еще лучше, чем всегда, – спасибо вину. Как обычно, вокруг разлилась невероятная благодать: с самого первого раза, как я услышала эти звуки, я мечтала, чтобы и “он” их услышал. Эта скрипка уносила меня в дальние дали, и не было ни одного дня, чтобы я не думала о нем под ее аккомпанемент.

Тем вечером скрипка пела, плакала и молила, повествуя о наших объятиях и расставаниях, ожидании и слезах, тайных радостях, уносимых прочь временем.

Он взволнованно слушал, а я смотрела на него. Он повернулся ко мне и беззвучно одними губами сказал “спасибо”. Потом пристально посмотрел на меня, и губы снова медленно зашевелились. Я услышала шепот: “Ты… Ты…” Он закрыл глаза.

Мы аплодировали от всего сердца, и в знак благодарности я налила ему еще бокал вина.

– But, you know[5], она тоже играет. Вы когда-нибудь слышали?

– Никогда, – ответил он, глядя на меня.

Я замахала руками и отклонила приглашение.

– I love playing with her![6] Давай, давай, дорогая, теперь твоя очередь.

За те вечера, когда мы подолгу музицировали вместе, мы неплохо сыгрались, и теперь в моем репертуаре появилось несколько пьес, с которыми можно было гордо аккомпанировать его инструменту.

Когда пальцы коснулись клавиш, я поняла, что много недель подряд репетировала ради этого момента, чтобы нас услышал он.

Мы подарили ему чудесный концерт, и в его глазах читалось удивление и удовольствие.

– Красиво, – произнес он, когда музыка стихла.

Затем достал саксофон, и после недолгой разминки мы втроем начали что-то вроде джазовой импровизации. Я аккомпанировала им по мере сил, стараясь подчеркивать их ведущие партии. Союз скрипки и саксофона априори казался сомнительным, и нам потребовалось некоторое время, чтобы найти гармонию, но в итоге джаз так увлек нас за собой, что мы закончили импровизировать под дружный громкий смех.

Это была радость в чистом виде.

– Ты же тоже играешь на фортепиано, – сказала я ему, воодушевленная нашим приподнятым настроением. – Сыграй для меня.

И уступила место.

Он взял несколько аккордов, а затем начал играть вариацию популярной мелодии.

Но когда она закончилась, его пальцы начали медленно перемещаться по клавишам. Он сочинял на ходу, совершенно точно, – я и сама теперь часто так делала.

Поэтому я села рядом и опустила пальцы на клавиатуру рядом.

Мы играли часами, до самого рассвета, без единой фальшивой ноты. Вы музыкант, и понимаете, насколько маловероятно то, что я сейчас рассказываю, правда? Я впала в транс, сквозь который смутно уловила, как хлопнула дверь, и решила, что друг тихо ушел, чтобы нас не беспокоить. Каждая нота, каждый взятый им аккорд эхом отзывались в каждой моей ноте, в каждом ответном аккорде. Мне казалось, у него четыре руки. Это не было предугадыванием: я не угадывала, я знала, и он знал.

И это было так удивительно, что мы начали хулиганить. То он резко менял тональность, то я, пытаясь сбить нас с толку, но безуспешно, поскольку каждый даже с закрытыми глазами, еще до того, как пальцы коснутся клавиш, знал, в каком направлении заструится наша музыка.

А потом игривость исчезла, и слившиеся в одно целое потоки музыки унесли нас на край света, закрутили в водовороте наши души, встретившиеся снова, чтобы соединиться навсегда.

В этой неземной гармонии прозвучал заключительный аккорд. Мы еще долго сидели рядом и молчали, ошеломленные тем, что только что произошло.

Он встал.

– Я завтра уезжаю.

– Что? – вырвалось у меня, а сердце сжалось в предчувствии этого мучительного отсутствия.

– Я уезжаю в Казахстан.

– Надолго?

– Не знаю, думаю, да.

– Там есть камни?

– Да.

Я не знала, что еще сказать.

– Я пойду, – тихо добавил он.

Мысль, что он уйдет, была невыносима. Я медленно встала и оказалась лицом к лицу с ним.

– Ты… ты хочешь остаться? – еле выговорила я, потрясенная ужасной новостью.

Он прижал ладонь к моему лицу и посмотрел на меня.

– Нет, так не должно быть, и ты это знаешь. Я хочу, чтобы в этот раз ты жила, жила долго. Хочу, чтобы это прекратилось.

Я не понимала, о чем он. Просто хотела, чтобы он остался, и