Читать книгу - "Последний человек в Европе - Деннис Гловер"

– Поляки потеряют здесь поддержку, если реакционные элементы в их правительстве продолжат эксплуатировать страдания своего народа.

Оруэлл застонал про себя. «Какой же механической становится речь у тех, кто пытается прикрыть неприятную истину», – думал он.

– Реакционные элементы? Эксплуатировать страдания народа? Как же легко оправдать убийство сотни тысяч невинных, просто нацепив ярлык! «Ты реакционер – получай пулю. Ты еврей – полезай в печь». Как мы можем звать себя социалистами и демократами, если оправдываем резню?

Беван окинул взглядом людей за столом.

– Не буду спрашивать мнения собравшихся, Джордж, потому что не уверен, что тебя поддержат. Я считаю, мы уже категорически высказывались по этому вопросу и наверняка испытываем терпение наших читателей. Но тебе мешать я не буду.

– Не будешь. Потому что думаешь, что я прав. Нужно показать миру, что социализм – это не только пирамиды трупов и тайные полицейские застенки.

– Да, товарищ, мы знаем. – Все уже не раз слышали его мнение на эту тему. – Так что там с остальными статьями? Мы когда-нибудь дождемся твоих обычных вещей, которые так нравятся читателям? Было бы неплохо еще и привлекать подписчиков, а не только отпугивать. Ну, знаешь, статьи о том, как заваривать чай или растить розы, или почему взлетели цены на поддержанные будильники?

– Да, есть кое-что, что тебе понравится, Най. Почему нужно вежливее говорить с таксистами.

– О, замечательно. А что-нибудь еще – быть может, слегка литературной тематики? В конце концов, ты у нас редактор литературной рубрики, верно?

– Тоже имеется. Как написать роман с помощью машины.

– Превосходно.

7

Ислингтон, февраль 1945 года. Айлин каким-то чудом разыскала для них постоянную квартиру взамен развороченной ракетой. Все как ему нравится – высоко, прямо под крышей, где можно хотя бы тушить зажигательные снаряды, – но, как ему сказали, квартира стояла пустой как раз потому, что она под крышей и во время налетов превращалась в западню. Спускаясь, он услышал через приоткрытую дверь, как соседка – потрепанная жизнью работяга всего тридцати лет, чей муж пропал в каком-то лагере военнопленных на Дальнем Востоке, – трудится над кухонной раковиной, в которой он на прошлой неделе помогал прочистить засор. Его легкие были не в лучшей форме. «Слава богу, я спускаюсь, а не поднимаюсь», – подумал он.

На нижнем этаже он открыл дверь и впустил зябкий зимний воздух, потревоживший пыль и вызвавший у него кашель. Он затянул шарф потуже и застегнул на все пуговицы пальто поверх своей формы капитана. Он согласился на предложение Астора стать военным корреспондентом и как раз выезжал в аэропорт, на рейс в Париж. Он сам знал, что это прокрастинация. Книга! Нужно работать над книгой – но часто ли писателю доводится увидеть фронт? И вообще: посмотреть на тоталитаризм вблизи, узнать, на что он похож на самом деле, стоит того.

Он закинул сумку на плечо и потопал по Кэнонбери-сквер, чьи георгианские террасы когда-то считались фешенебельными, а теперь стали окраинами Ист-Энда. Район тяжело перенес войну – мостовые и стены всюду покрылись трещинами, кое-где стояли большие деревянные брусья-подпорки, по меньшей мере четверть окон на улице была выбита и заколочена. Он прошел мимо квартиры Коппа. Тот каким-то образом выбрался из тюрем как фашистов, так и коммунистов и поселился неподалеку от Айлин – что было довольно неуютно и, как порой казалось Оруэллу, подозрительно. Скоро Оруэлл уже вошел в квартал пролов на Аппер-стрит.

Стоило свернуть за угол, как поднялась неразбериха, люди побежали по укрытиям. Он услышал странный двойной треск, за ним – внезапное шипение. «Тромбон, прямо над головой», – бросил ему прохожий рабочий в грязной спецовке, схватил за руку и затянул в подъезд. И тут же раздался грохот, невероятно громкий, мостовую и уцелевшие витрины магазинов сотрясло, хоть растущий столб дыма и обломков говорил, что ударило не меньше чем в миле от них. «Тромбоном» лондонцы прозвали новую, еще более смертоносную ракету немцев, официально известную как V–2.

– Чтоб меня, какой же тогда будет следующая война? – произнес рабочий.

Оруэлл поблагодарил его и отметил, что, услышав его произношение, рабочий взглянул на него, словно на диковинного зверя, редкого в этой части Лондона. Затем он двинулся на юг, в сторону станции «Энджел», удивляясь, как быстро люди вернулись к обычному распорядку, хотя только что всего лишь в соседнем пригороде стерли с лица земли каких-то бедолаг.

* * *

Париж, март 1945 года. Затишье в три часа дня в «Клозери де Лила». Он оглядел почти пустое помещение. Через витрину слабо пригревало солнце. Тот же желтый свет, что он видел здесь в двадцатых.

В те времена кафе еще не растеряло гламура и дурной славы времен своего величия, когда здесь каждый день собирались личности вроде Хемингуэя и Фицджеральда, чтобы пить и писать до умопомрачения и безумия. Уже в 1929-м они стали казаться пережитками прошлого, последними великими из эпохи, когда литературу еще не поставили под ружье в политических баталиях. Тогда мир был невиннее, размышлял Оруэлл, радостная свобода так и распирала изнутри – сейчас это и представить невозможно. Сегодня в кафе писателей не было – только группка шахматистов, молча увлеченных своим сражением, да официант, то и дело спешно наполнявший им стаканы.

Он взглянул на часы. На войне никто не приходит вовремя. За ним наблюдал официант.

– Encoredu café, s’ilvousplait,[81] – попросил Оруэлл.

Дожидаясь кофе, он рассеянно нащупал в кармане пальто заряженный пистолет – кольт 32-го калибра, который Хемингуэй, у кого он накануне брал интервью, выбрал для него из своего арсенала в номере «Ритца». По слухам, когда ушли нацисты, по городу стали шнырять французские агенты Сталина, при малейшей возможности убивая противников партии. Лица, заподозренные в троцкизме, как Оруэлл, до сих пор считались врагами. Он не убирал правую руку с пистолета. Ни в чем нельзя быть уверенным, особенно в таком кафе, которое почему-то казалось самым подходящим местом для убийства. К нему кто-то приблизился, и он сжал рукоятку.

– Мсье Оруэлл… – Это был человек старше его на десяток лет, высокий и худой, густые светлые волосы зачесаны назад, открывая заметно измученное лицо. Его выцветший серый пиджак и бледные черты придавали ему призрачный вид. – Юзеф Чапский[82]. – Он чуть поклонился.

– Мсье Чапский. Рад знакомству, – они говорили на французском.

– Кёстлер[83] говорил, вы англичанин, который поможет рассказать правду о Польше. Он присылал ваши статьи из «Трибьюн».

Подошел официант и принял заказ Чапского – при этом Оруэлл заметил намек на презрение в лице официанта,