Читать книгу - "Дар рыбака - Джулия Р. Келли"

убирает карандаш за ухо и поджимает губы.

– Без сомнений, им обоим это только на пользу, особенно после всего, что выпало на долю Уильяму.

Если новости ее и удивляют, виду она не подает.

– Джейн уж точно не обрадуется. Она всегда питала к этому мальчику странные чувства…

– Уильям – добрый малый, Джини, оставь их в покое. Эта семья и так хлебнула горя через край.

Джини только глаза закатывает, глядя на то, как остальные строят из себя невинных овечек, ведь она-то знает, как они разносят сплетни: наверняка и ей перемоют все косточки, стоит только ступить за порог. Ее так запросто не пристыдишь, от слов своих она не откажется. И Джини продолжает:

– Так вот, я помню, как-то раз…

Но тут звенит колокольчик, и миссис Браун, откашлявшись, говорит:

– Доброе утро, Джейн.

И Джини, прикусив язык, убирает масло с чаем в корзину, по пути к двери улыбается Джейн и выходит из лавки.

– Ну что ж, они друг друга стоят, я так полагаю, – говорит она по возвращении Агнес, поставив на колено чашку свежего чая.

Она пытается распознать настроение Агнес и решает, что сегодня лучше об этом помалкивать.

«Джейн, должно быть, вне себя, – размышляет она, – только о том и думала, как удержать брата дома, под неусыпным надзором. Откуда взяться счастью в брачном союзе между беглецом и женщиной, влюбленной в другого?» И отчасти, в глубине души, Джини не терпится узнать, что из этого выйдет.

Теперь

Дороти

Она всего на минуту отлучается в сад, но вернувшись, мальчика нигде не видит – ни на кухне, где он сидел за кружкой теплого молока, ни в соседней комнате, где лежат подаренные сельчанами игрушки.

– Эй?

Ответа нет.

– Ты где?

Подбежав к окну, она пытается сквозь снежную завесу разглядеть, не спускается ли он по тропинке на Отмель, хотя сама знает, что всегда запирает вторую щеколду, уже по старой привычке. Она идет к черному входу, нарочно замедляя шаг, как будто волноваться не о чем. Неужели он пошел за ней в сад? С порывом ледяного ветра в дом врывается метель. Но и тут его нет.

– Где ты?

Дороти уже слышит в собственном голосе надрывные нотки, но тут сверху доносится шорох.

Он в комнате Моисея.

Она мчится наверх, видит открытую дверь. Внутри темно, ведь занавески здесь всегда задернуты – чтобы комнату никто не видел и никто в нее не входил.

Этот мальчишка. Кем он себя возомнил?

И кем она его возомнила?

Коробка с игрушками стоит открытая. Дороти захлопывает крышку, и они ошеломленно друг на друга смотрят.

– Это не твое. Слышишь меня? Не твое.

Мысли у Дороти путаются, и она хватает его за руку, выволакивает прочь из комнаты и тащит за собой вниз, но хватку ослабляет только у подножья лестницы и поворачивает мальчика к себе лицом.

Белый как мел, он что-то бормочет, одно и то же слово, раз за разом, но она его не понимает, и ее внезапно разбирает ярость. Почему с детьми всегда так сложно – чего они от тебя ожидают? С Моисеем было точно так же, а ведь она делала все, что положено: одевала и обувала его, причем, сказать по правде, лучше многих сельских детишек, сытно кормила и держала в тепле, но этого всегда было мало. Порой он обхватывал руками ее ногу, пока она готовила на кухне, вскидывал на нее глаза и повторял: «мамочка, мамочка, мамочка» – снова и снова, и Дороти знала, что ему чего-то от нее хотелось, чего она не в силах была ему дать, и она его отпихивала, но Моисей кидался обратно и обхватывал ее еще крепче. Она завтра же скажет настоятелю, пусть о мальчике позаботится кто-то другой. Ей это не под силу. Она его не понимает. Он не делает, что велено, не ест, что дают, не сидит на месте, когда его об этом просят, не дает ей покоя.

Дороти не сразу сознает, что мальчик ухватился за нее и плачет; она оглядывает сверху вниз его кудрявую головку, и внезапно что-то в глубине ее души смягчается, и она встает перед ним на колени, обхватив его лицо ладонями.

– Прости, прости, – повторяет она и прижимает мальчика к себе, а он все что-то бормочет, одно и то же слово, и плечи у него дрожат от рыданий, но постепенно он затихает и уже повторяет отчетливей: «Мячик, мячик, мячик».

Это происшествие выматывает их обоих. После ужина Дороти остается на кухне и без конца пьет чай, чашку за чашкой, хотя полы так и не выметены, а посуда не вымыта. Швы, что скрепили ее жизнь воедино, уже едва держатся. Ему всего лишь захотелось поиграть с мячом.

Она заходит в комнату, где спит мальчик – с открытым ртом, тихонько посапывая, свесив с кровати руку, то сжимая, то разжимая пальцы, как будто то хватается за что-то, то отпускает. Она садится возле очага на стул. Взяв в руки начатое вязание, она разглядывает свитер под лампой. Местами петли слишком тугие, другие же слишком свободные – то, что ей, как правило, дается без сучка без задоринки, на сей раз вышло ужасающе плохо. Придется распускать и переделывать заново, как надо.

Всем этим рыбакам, им всем нужны свитера, иначе как им не замерзнуть на море? Она не справится, не справится, не справится, и Дороти распускает вязание и начинает набирать петли заново, одну за другой, а сама глядит на огонь, окончательно теряя нить происходящего, и среди языков пламени ей видится лицо Моисея, что без конца твердит: «Мячик, мячик, мячик».

Тогда

Дороти и Уильям

Свадьбу справляют весной. Церковь прелестно убрана, украшена цветами – луговой геранью и златоцветом, звучат псалмы, все как подобает. Когда они выходят мужем и женой, рука об руку, Дороти про себя замечает, что даже церковное кладбище похорошело под сверкающим весенним солнцем, и ей не терпится переступить порог нового дома, вдали от толпы, и принять на себя новые обязанности уже в роли жены, а не только учительницы.

Джейн стоит с заплаканными глазами на протяжении всего венчания в церкви и после, когда их перед всей деревней обручают, скрепив руки узлом, который, соскользнув с их запястий, еще много лет будет висеть в их общем домике. И потом, когда Уильям от нее уйдет, он не станет развязывать узел, не станет навлекать на нее еще больший позор. Но сегодня у него счастливый,