Читать книгу - "Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов"

превосходство над простыми людьми. Воздух наполняли ароматы свежевыпеченного хлеба, медовых пряников и крепкого кваса, разносимые торговцами, стоящими вдоль дороги. Слышался звонкий смех детей, катающихся на салазках с горы, и протяжные песни нищих, сидящих у подножия крепостных стен. Цокот копыт и конское ржание сливались в единую мелодию, создавая неповторимый ритм жизни древнего города.

Перед Авдотьей открылась восхитительная картина зимней Юрьевки. Деревянные мостовые, утоптанные в снегу, издавали приятный скрип под полозьями саней и копытами лошадей. Красноватый оттенок плах мостовой, который они приобрели за долгие годы, сиял под белоснежным покровом, искрящимся на солнце россыпью драгоценных камней.

По обеим сторонам улицы возвышались деревянные дома с искусной резьбой, казавшейся в морозном воздухе еще более выразительной. На карнизах и наличниках лежал узорчатый иней. Над домами поднимались густые столбы дыма из печных труб, создавая причудливый узор над улицей. Окна, закрытые слюдой, отбрасывали на заснеженные улицы теплые отблески.

Вдоль дороги стояли лавки с товарами из дальних краев: от волжских городов и до заморских стран. Здесь можно было купить меха соболя и чернобурой лисицы, теплые ткани, оружие в узорчатых ножнах и драгоценные украшения — все, что душе угодно.

К вечеру улица затихала, торговцы сворачивали свои лавки, а стражники закрывали ворота. В окнах домов зажигались огни, и Юрьевская улица окутывалась теплой тишиной, укрытая белоснежным покрывалом, готовясь к новому дню, полному событий и забот.

Сани мягко покачивались на деревянных настилах, а кучер с ловкостью направлял лошадей, лавируя между купеческими обозами и боярскими возками.

Княгиня Авдотья, глядя на эту картину, думала о том, как непросто сейчас приходится их роду. Шуйские вынуждены довольствоваться ролью придворных, в то время как эта чужестранка, литовка, захватила власть над малолетним княжичем. Но боярыня искренне верила, что их время придет, и они, потомки великих Рюриковичей, вернут себе право на великокняжеский престол.

— Скоро, очень скоро все переменится, — шептала она, сосредоточенно перебирая пальцы в бархатных перчатках, — и Москва узрит, кто тут настоящий хозяин…

Вскоре княгиня вернулась домой — в великолепный теремной дворец, гордо вздымающийся к небу своими куполами.

Сани въехали во двор и остановились у высокого крыльца.

У входа в терем княгиню встретил дворовый — крепкий старик в белоснежной рубахе. Он услужливо помог Авдотье снять верхнюю одежду — шапку и шубу, а молоденькая служка, выпорхнувшая с перепуганным лицом из соседней горницы, принесла ей мягкие поршни, но княгиня отказалась снимать сапожки.

— Господин дома? — спросила она у дворового.

— В трапезе пребывает, кушать изволит.

— Ну, вестимо, чем ему еще заниматься! — Авдотья прошла в просторную трапезную, где за дубовым столом длиной в два десятка локтей, уставленным разнообразными яствами, обедал ее муж.

Князь Шуйский взглянул на нее исподлобья и неспеша отправил в рот очередной кусок жареного поросенка. Его лицо, испещренное морщинами, напоминало кору старого дуба, а взгляд, как всегда, был тяжелым и непроницаемым, будто темная вода омута.

— Ах, любезнейший Василий Васильевич! — приветствовала его княгиня со свойственной ей высокомерной насмешливостью, усаживаясь за стол напротив супруга. — А что, нынче думных бояр не потчуют в Кремле, коли домашние запасы подъедать доводится?

— Не мели языком, как помелом, — пробурчал князь, выпрямляясь в кресле. — Сказывай, как все прошло!

— А ты не удосужься мне наливочки в чарку плеснуть, чай, меня дожидается, коли пустая стоит, да не скупись — до самых краев налей, — Авдотья с ослепительной улыбкой продемонстрировала свою независимость: перехватила у князя кусок мяса и вернула его на блюдо.

— Будишь во мне зверя лютого? — неожиданно смягчился Шуйский и в голосе, и во взгляде — жена всегда забавляла его своей непосредственностью и смелостью, этим и обезоруживала. — Нрав мой тихий растеребить силишься?

— Скажи сие поросенку! — рассмеялась она неприлично громко и глазами показала на пустую чарку. — Ну же!

— Мастерица ты, однако, в торгах да спорах! Хитра ты, матушка, хитра, как лисица.

Василий Васильевич вытер жирные пальцы о полотенце, взял кувшин и налил наливку в заветный сосуд.

— А теперь не томи, Авдотья Никитична, сказывай, как все прошло. Все ли сказала, о чем заведомо условились? Не упустила ли чего?

Княгиня с удовольствием пригубила из чарки, затем посмотрела на мужа серьезным взглядом:

— Все, о чем уговорились — слово в слово. О неудовольствии бояр, об их кознях на великую княгиню, о том, как они шушукаются за спиной ее, злословят о роде ее низком и помышляют о возвращении порядков прежних. И о холопе сем, якобы с его слов все слышали…

Князь Шуйский кивнул, не выражая никаких эмоций. Лицо его оставалось непроницаемым, только глаза искрились ненавистью вперемешку с любопытством.

— Знать, не поверила тебе литовка, коли отпустила запросто, — и голос его прозвучал как приговор.

Авдотья вздрогнула от этих слов, холодок пробежал по ее спине.

— А ты на что уповал, скажи на милость? — она поставила чарку на стол и впилась в князя подозрительным взглядом.

Внезапно, как гром среди ясного неба, ее пронзила ужасная догадка. Неужели князь, чье расположение она считала незыблемым, был готов пожертвовать ею и отправить в сырую, мрачную темницу? За то, что она, ведомая наивной верой в общность их целей, осмелилась озвучить вслух, прямо в глаза надменной Елене Глинской, тщательно скрываемые намерения и соображения московского боярства? Подставить под удар, столкнуть в пропасть, в которую она шагнула, полагаясь на его могущественную поддержку! Неужели он смог бы наблюдать за этим с холодным расчетом, позволяя ей, словно пешке, продвинуться вперед, чтобы в нужный момент пожертвовать ею ради своих интересов?

— Уймись, бога ради, — отмахнулся Василий Шуйский, прочитав все эти вопросы в глазах своей супруги. — Да уж не в кандалах чаял тебя узреть. А ты мнишь, литовка не раскусила твоей хитрости?

— Моей хитрости? — закипела княгиня от внезапной охватившей ее ярости. — Сие твоя, а не моя затея, я ж только подчинилась! А подчинилась, ибо давно заодно с тобой уверовала в истину: не место ей на престоле нашего великокняжества! Мы, Шуйские, воистину вправе восседать на нем! Мы, Рюриковичи, должны державой править!

Василий Васильевич снова махнул на жену рукой, чтобы та прекратила истерить.

— Чую, замыслила литовка что-то супротив нас, — сказал он. — Чую, испытанье учинит — гонцов своих пошлет, как пить дать. Вельми строго проверит все и вся, как псина цепная след кровавый рыщет. Нам бы успеть дотоле… Григорий! — от его громогласного зова дворового Авдотья снова вздрогнула.

В трапезную вошел тот самый крепкий старик, что встречал княгиню:

— Звал, господин?

— А то ты не слыхал! — съехидничала Авдотья, все еще оглушенная криком мужа.

— Вели Федьке-дружиннику к сараю ступать немедля, скажи, время настало.