Читать книгу - "Египтянин - Лейтон Грин"

– С такой же татуировкой, как у других наемных убийц.

– Может, они и придут по мою душу. Хотя я бы им не советовал.

Вероника открыла рот, но осеклась, прикусила нижнюю губу и отвернулась.

– А если они придут за мной? – пробормотала она наконец.

– Они понятия не имеют, кто ты такая, и у них нет причин за тобой охотиться, – сказал Грей уже мягче. – Если бы я предполагал такое развитие событий, разговор был бы совсем другим. – Когда Вероника не ответила, он положил руку ей на плечо. – Случилось много неприятностей, но все уже кончено. Еще день, и ты вернешься в Нью-Йорк. Я позабочусь о твоей безопасности. – Вероника снова промолчала, и Грей повернулся к Стефану: – Вы сами говорили, что Болгария – не самое безопасное место. Летите в Штаты, переждите там несколько дней, пока все не уляжется. Пусть они уж точно вас потеряют.

– У меня тут куча дел. Нужно связаться с семьями погибших, переговорить с сотрудниками, с начальством. – Димитров опустился на стул. – Я рассказал вам не все. В моей компании есть такие… Я не извещал всю нашу верхушку, что за жидкость нам досталась, но, возможно, кое-кто в Софии об этом узнал.

– Нападавшие были людьми Аль-Мири.

– Возможно, нас предали. Допустим, кому-нибудь из моих деловых партнеров что-то пообещали, например права на открытие, когда его обнародуют. Не знаю я. Ничего сейчас не знаю.

– Все настолько плохо? – удивился Грей. – Думаете, вас попытался убрать кто-то из своих?

Стефан демонстративно промолчал, наклонившись вперед и сложив на коленях руки.

– Хотите совет? – предложил Грей. – Не возвращайтесь домой. Летите в Штаты и разбирайтесь из безопасного места. Позвоните, куда надо, пообещайте вернуться через неделю. И никому не говорите, где вы. – Он прищурился. – Я знаю хороший отель.

Димитров прикрыл рукой рот и подбородок, а потом кивнул.

34

На ночь они разделились, после того как было принято решение отправляться утром в Софию. Грей никак не мог уснуть. Он побродил по двору, постоял у храма, под деревом, возле которого по-прежнему сидел монах. Оба они, старец и дерево, в безмолвном единении застыли под печальной луной. Даже художник не смог бы придумать более выразительную сцену.

Стефан говорил, что храм ночью открыт. Грей толкнул дверь и вошел.

Романская церковь была пуста и представляла собой одно большое круглое помещение. Каждый дюйм массивной стены от потолка до пола покрывали средневековые фрески, поблекшие от столетий пребывания в дыму курящегося ладана. Свет шел от бронзовых подсвечников в центре. У стены выстроились в ряд деревянные стулья с прямыми спинками.

В верхней части ротонды господствовала большая фреска: многоголовый красно-зеленый дракон гнал толпу растерянных людей сквозь врата, за которыми начинались кошмарные сцены, изображающие мучения и боль. А в самой высокой точке купола над драконом парил ангел, устремив взор в пол и раскинув длани в покровительственном жесте.

Грей подошел к деревянному амвону. Там на аналое лежала Библия в кожаном переплете, таком изношенном, что он казался пожеванным. Грей уселся, прислонившись спиной к амвону, поджав колени и опустив на них руки. Он думал о Нье, о ее беспокойной совести католички, а еще – о горячей слепой вере своей матери. Думал об эгоистичном агностицизме отца, о добром атеизме дяди, об утешительном спокойствии буддийских верований своего шихана. Доминик ненавидел Бога за то, что случилось с мамой. В лучшем случае, считал он, Бог – это далекая идея, настолько сложная и отстраненная, что человеческие существа не способны ее постичь; отдельная и слишком чуждая сфера, чтобы о ней беспокоиться.

Однако следовало признать, что в Зимбабве, когда безумный жрец джуджу подчинял себе волю жертв, эта чуждая сфера показалась настолько близкой, что Грею стало очень неуютно и возник вопрос, настолько ли она на самом деле далека.

По-настоящему Грей доверялся лишь своему внутреннему нравственному компасу, интуитивному ощущению того, что приемлемо, а что неприемлемо в фарсе нравоучительного спектакля под названием «общество». Этот духовный стержень был маленькой частичкой Божественного – той частичкой, которая, в представлении Грея, сильнее всего приближала человека к трансцендентальности.

Вот почему, когда Грей прокручивал в голове события последних суток, в животе у него завязывался тугой узел, а разум пытался найти точку опоры. Доминик снова выпустил на свободу жестокую часть своей личности. Представления о необходимости и опасности, о логике ситуации покинули его, оставшись в школьных классах и тренировочных залах, в тех временах, когда в жизни главенствовал здравый смысл.

Грей пытался понять, позволил ли своему нраву, своим внутренним демонам, приветствующим жестокость, когтями проложить себе путь и подобраться слишком близко к поверхности. Можно ли было что-то сделать иначе? Адреналин недавних схваток вернулся к нему, накрыл с головой, так что даже руки задрожали.

Взгляд блуждал по фреске с драконом, и Грей зажмурился. Время назад не отмотать, вот какая штука. Он считал, что поступает правильно, но это не имело значения, когда дело доходило до насилия. Оно выражается одинаково, независимо от мотива, и оставляет ощущение, будто наступил ногой в тяжелом ботинке на свою внутреннюю частичку Божественного и растоптал ее.

Ему вспомнился еще один подпольный бой, на этот раз – в Бангкоке, в годовщину смерти матери. Грею было восемнадцать. Его противником выступал тайский кикбоксер, один из лучших, но методов против джиу-джитсу Доминика у него не нашлось. Грей закрылся от тайца, лишил возможности применить оружие – голени и локти, – а потом повалил на землю и уперся ему в колено, зная, что победил. Но тут противник плюнул в него и назвал его мать шлюхой.

Дурацкое оскорбление, но долго тлевший внутри Грея фитиль наконец полыхнул, пороховая бочка гнева рванула, и он сильнее надавил на колено противника, положив конец бойцовской карьере тайца.

Ночью в своей постели Доминик не мог унять дрожь. Ощущение было такое, словно он ударил беспомощное домашнее животное или ребенка, неспособного дать отпор. Он презирал подобное насилие с такой страстью, с какой мы презираем лишь то, чего больше всего в себе боимся. Он пошел на поводу у гнева. Вот так, думалось ему, и начинается зло: с болезненного удовольствия, пусть и совсем незаметного, от господства над другим живым существом.

Если хочешь стать хорошим бойцом, сдерживаться нельзя. Намерение должно быть ясно выраженным и завершенным. Но если хочешь стать хорошим человеком, нужен еще и контроль. Нужно осознать свой внутренний голос и следовать ему. Ведь там, где нет морального стандарта, думал Грей, нет ничего. И тогда мы становимся лишь побочными продуктами замысла матери-природы, жестокой причудой эволюции, существами, наделенными представлением о краткости жизни и оснащенными инструментами, чтобы