Читать книгу - "Латинист - Марк Принс"

— У Хауардса руки кривые, и вы это прекрасно знаете.

Крис встал у самой загородки. Открывая калитку, Мартези выхватил сигарету у Криса изо рта и затянулся. Прикрыл калитку, они побежали обратно.

Мать-перемать, думал Крис.

— Ладно, — сказал он. — Ну вы и мастер торговаться, Мартези.

— Ладно, значит, порешили.

— Только вам придется на этот раз привести себя в форму, — сказал Крис, когда они вернулись на Уолтон-роуд.

— А я чем, думаете, занимаюсь?

— Тогда курить бросьте на фиг. — Крис выхватил у Мартези изо рта сигарету, швырнул в канал.

Они двинулись дальше, в Джерихо. Улицы оживали: проносились велосипеды, гудели машины, хлопали двери. Мартези не побежал прямиком по Уолтон к Саммертауну, а вслед за Крисом двинул по Бичестер-Лейн к его дому.

— Крис, послушайте, у вас мятных подушечек нет?

Крис пошарил в банке с мелочью, нет ли там конфет — он их там обычно держал; нашел — Мартези дожидался снаружи, за приоткрытой дверью. Бросил ему конфету.

— Передавайте Арианне привет, — сказал Крис напоследок.

— Спасибочки, — ответил Мартези.

Крис смотрел, как тот убегает прочь, стартанув от его порога. Бежит медленнее прежнего? Правая нога вроде как дергается на каждом шагу — раньше он этого тика не замечал. Возможно, какая-то провороненная травма. Тем не менее Крис добился своего. Можно сказать Тессе напрямик: останешься в Вестфалинге — тебя опубликуют.

Вошел в дом, достал завтрак из холодильника. Сделал яичницу, быстренько съел. Поднялся наверх, второй раз за утро принял душ, на сей раз холодный, сужающий сосуды. Отличное ощущение. Надел чистые свежеотглаженные брюки, рубашку, сверху — черный кардиган, который считал клевым и современным. Проверил почту, увидел ответ от Тессы касательно сноски: «Мне плевать». Эта отрывистая фраза угрожающе заворочалась в далеком закоулке мозга. Он тут все утро пытается спасти ее карьеру. А она прямо как маленькая. Ответил он коротко и сурово.

* * *

В день защиты диссертации солнце покинуло ясное оксфордское небо, запустив на свое место туши свинцовых туч. Поднялся ветер, Тесса, проснувшись, услышала, как выгибается под напором оконное стекло. Спала она тревожно. За выходные успела обменяться несколькими письмами с Лукрецией — та отказалась присылать фотографии и сообщать что-либо дополнительное, если Тесса не пообещает сотрудничать с ней. Тесса так и не ответила на послания Клэр, которая хотела знать, подала ли она жалобу — не подала и вообще не хотела рассматривать такую возможность. А под конец — ответ Криса по поводу сноски, который довел ее до белого каления: «Рад, что ты решила все запороть».

Защита должна была состояться в Вестфалинге, неподалеку от кабинета Тессы, в одной из немногих пристойных аудиторий в колледже. Она не знала, собирается Крис прийти или нет; она его не приглашала, но до прошлой недели в этом просто не было нужды. Считалось само собой разумеющимся, что он будет присутствовать, хотя научному руководителю и не разрешалось выступать по ходу защиты. Тесса достала из шкафа черную юбку, колготки, длинную черную мантию с оборочками, академическую шапочку, белую блузку, черную ленту. Посмотрела на этот комплект одежды, лежащий на покрывале, и внутри что-то перевернулось: острое ощущение одиночества, физическая тоска по Бену, — и на миг мир ее обрел связность.

* * *

Эдинбург.

В течение нескольких месяцев, предшествовавших конференции, Тесса время от времени позволяла себе подивиться тому, как изменились ее жизненные обстоятельства: от забегаловки для дальнобойщиков до докладчика на пленарном заседании, причем всего за шесть коротких лет.

Крис привез ее в Эдинбург на своем «фиате», промчавшись через всю Англию, чтобы нагнать время — улететь они не успели; выкидывал окурки в поток воздуха за окном, который мгновенно уносил их в никуда. «У меня — у нас — не получилось улететь, потому что я не могла оставить Бена, пока Габриэль была при смерти, — оправдывалась Тесса. — Но и конференцию не могу пропустить». «Он понимает — то есть я думаю, что понимает». Крис кивал и курил, Тесса иногда тоже брала сигарету. Он захватил с собой набор для самокруток — Тесса предпочитала их. Крис слушал ее с угрюмой сосредоточенностью, время от времени разговор перетекал в более личную плоскость. Может, она нервничает, поскольку зал вмещает триста двадцать два человека. Может, с ней нужно поговорить о чем-то серьезном, чтобы пригасить чувство вины, которое гложет ее измученный бессонницей мозг. Может, ей необходимо было поведать о принятом решении именно Крису. Но в этой поездке она все время чувствовала, что балансирует на самом краю, только не совсем понятно каком; ясно только, какой была траектория ее жизни до этого момента, ясно, что именно этот нарратив и нужно внушить обитателям автомобиля.

Она рассказала, как впервые услышала игру Бена: как сперва гитара взбаламутила воздух, а потом голос его заполнил концертный зал низким vibrato, как по плечам и по сердцу у нее пополз холодок — музыка ее растрогала. Кто он такой, почему здесь приключился — именно так ей тогда показалось, он приключился, или приключилась его музыка, как вот приключились и самые сокровенные ее встречи со стихами — они встроены в пространство и время ее прошлого столь же прочно и неизгладимо, как и основные события жизни: Аполлон и Дафна, школьный выпускной экзамен, фрагменты «Иерусалима» Блейка, похороны ее отца.

И вот они уже огибали по объездной Бирмингем, потом Манчестер, мысли стали претворятся в слова, лившиеся потоком мутным, но непрерывным, а она все крутила новые сигареты, белые трубочки, похожие на трупики.

Сейчас важность представлял собой не Бен, а ее связь с тем мигом. Она рассказала Крису, что до сих пор хранит пожелтевшую страничку из блокнота, на которой записала перевод тех ста строк, начиная с «Primus amor Daphne Phoebi», что это первое знакомство с Дафной и Аполлоном потрясло ее до самой глубины души, сразило наповал, заставило волосы встать дыбом, на миг вырвало душу из тела (обо всем этом она рассказывала Крису и раньше, но всегда сквозь завесу иронии и самоуничижения — с такой истовостью она еще никогда и ни с кем не делилась самым задушевным). Мимо пролетали чахлые деревца на разделительной полосе, а она рассказывала Крису, что перевела «in frondem crines, in ram os bracchia crescunt» как «в листву ее волосы выросли, руки же в ветви», причем эти самые выросшие волосы приобрели несколько неприличный оттенок, потому что именно тогда с ее телом, как и с телами ее одноклассников, и происходили такие вот изменения. Руки казались макаронинами, которые становятся все длиннее. Да и с волосами