Читать книгу - "Латинист - Марк Принс"

дела обстояли странно: про одни говорить принято, про другие — нет. Она тогда еще не успела привыкнуть к собственному запаху. Тело преобразилось, вернее, преображалось, а поскольку то было первое ее столкновение с пубертатом, ничто не мешало думать, что за этим последует новое превращение — в существо иного вида. Эвфемизмы, использовавшиеся на уроках сексуального воспитания, создавали своего рода противоток, пытавшийся сладить с тем, что лилось из песен, телевизора, ртов одноклассников, — она, помнится, тогда отметила, на какие четыре буквы заканчивается последнее латинское слово, которое она перевела самым что ни на есть безобидным глаголом. Помнилось, что в наблюдении этом было что-то бунтарское и притягательное: сколько в языке слоев и сколько мятежного духа. А может, именно это и заставило мир остановиться и застыть в безупречной словесной структуре текста.

А еще, читая этот фрагмент, она вдруг ощутила, что освоила язык. Да, латынь — штука сложная, тут и говорить не о чем. Распутывать синтаксис, не руководствующийся никаким порядком слов, порой было все равно что лезть по отвесной скале, порой — что сгонять в птичник безголовых кур. Она уже не помнила, что тогда стало толчком: «arce» в 467-й строке, которое вообще-то представляло затруднение в силу своего сходства со словом «arcus» — «лук», хотя на деле являлось вариантом «агх» — «гребень холма», или то, что она сумела понять: «leves» — это вариант «levis» — «свет», а не «levis» — «гладкий», потому что первое «е» в краткой форме, но язык вдруг начал ей поддаваться, его тонкие шестеренки и пружинки заработали сами по себе, а глаза теперь бежали по строкам почти без всякого усилия.

Во Флориде стоял январь. На тайваньских вишнях, которые посадила мама, распускались жаркие розовые соцветия. В доме она была одна — Клэр в колледже, отец наверняка в лаборатории, мама тоже, скорее всего, в клинике или уехала по делам — за продуктами, на маникюр с подружками, хотя Тесса, наверное, зря проводила сравнение между пышными цветами на заднем дворе и свирепым оттенком фуксии, в который Шерил иногда красила ногти. В любом случае Тесса наверняка была в доме одна, потому что устроилась в гостиной — на нейтральной территории, где не чувствовала бы себя так вольготно, будь кто-то из родителей дома, потому что за переводом она любила расположить словари и грамматики на полу, вот и растянулась перед широкими окнами, из которых открывался вид на задний двор (газончик с уклоном, вырвиглазного цвета фуксия, гладкая поверхность пруда, иногда шедшая рябью при дуновении ветра).

Нежная пастель из цветов, отблески света на пруду, пальцы вцепились в длинный ворс ковра, будто для устойчивости — словно душа вылетела за пределы тела, хотя Тессе это больше напоминало слияние, чем расставание, — так птица сливается с воздухом в первом полете, так малый ручей впадает сперва в пруд, потом в реку Сент-Джон, а там и в море — получается, что пруд часть того же водного пространства, что и океан. Холодок, пробегавший по предплечьям, легкость, будто от гелия, возвещавшая: тебе предстала красота, были — Тесса это чувствовала — как-то связаны с эмпатией, размытием границ собственной личности, слиянием ее сознания с неизмеримо более емким резервуаром, заполненным другими. Да, сознание тоже стихия, вроде воздуха или воды, и в нем она растворялась — не только в сознании Овидия, но и в сознании бессчетных других людей. Это мистическое переживание так потрясло Тессу, что, когда Дафна внезапно пустила корни и обросла листвой, ей это показалось совершенно логичным.

— Тогда я и поняла, что не буду врачом, — поведала она Крису.

А потом добавила, что любит Бена, «но ты должен понять, что это для меня означает». У нее сложилось ощущение, что Бен понимает ее любовь к поэзии — животную тягу, которая таилась за всеми этими научными штудиями, терминологией, эрудицией. Впрочем, история, которую она рискнула рассказать Бену, история, которую он в состоянии был понять, отличалась от той, которую она могла предъявить Крису.

— Когда я ему об этом рассказываю, там не только всякое «не существует никакой драматической истории того, как я впервые пришла к Античности», никакого там «латынь спасла мне жизнь». Ему я говорю что-то типа: «Ну, меня, наверное, с детства тянуло к этой штуке в силу ее упорядоченности, а я не была особо общительным ребенком. Латынь — один из языков, на котором ни с кем не нужно разговаривать. Мне это страшно в ней нравилось. То, что нужно. Я была этакой одиночкой». Ну, такой вот нарративчик, и в нем много правды. Но не вся правда. Там еще «Литература как Проект». Там «выразить невыразимое» и «слиться с тем, что в этой жизни неизменно и неизменяемо».

— Ну так а в нашей профессии кроме этого больше ни хрена и нет, — ответил Крис.

Конечно, это было все равно что проповедовать хору. Однако она нуждалась в хоре. Крис всю свою взрослую жизнь провел на богослужениях в этом соборе, был одновременно и паствой, и причтом. Он в свою очередь рассказал ей про маму с ее упорядоченной жизнью, про интеллектуальную тундру в их хэмпширской деревушке, азарт, с которым он готовился к экзаменам в шестом классе, вдохновленный мыслью про Оксбридж, — из стремления оказаться среди себе подобных, — и после этого его в первую же неделю обучения сбросили в фонтан Тринити-колледжа. Оно, безусловно, всего этого стоило, добавил Крис, довольно было бы даже этих первых ночей за чтением «Эклог», которые посылали ему сигнал — не интеллектуальный, но физический, плотский: «Вот кто ты есть на самом деле».

— А от этого не отвертишься, — сказал он. — Приходится соответствовать. Я правда так считаю.

Они остановились на большой заправке «Теско» в Локерби наполнить бак и купить бутербродов, а когда снова выехали на шоссе, Тесса сказала: она знает, что в воскресенье ему придется гнать «фиат» домой, а она, «разумеется, тоже назад не полетит». Он возразил: ей нужно как можно скорее вернуться к Бену, но она стояла на своем. Раз они вместе едут туда, вместе поедут и обратно. В последний час пути ее самообладание дрогнуло, распылилось, заполнило трепетом весь перепачканный табаком салон, обволокло пролетавшие мимо сельские картины. Крис успел натаскать ее в смысле доклада и письменной презентации, но на последнем отрезке пути она, сидя на пассажирском сиденье, еще раз все повторила, улыбаясь в забавных местах, морщась от удовольствия в самых ударных точках. Они пересекли кольцевую, молча проехали Мейфейр, вкатили на парковку гостиницы — перестроенного королевского дворца, заносчиво-вертикальной каменной постройки с