Читать книгу - "Ихор - Роман Игнатьев"

решилась и спросила: «Дочка, тебя изнасиловали, что ли? Иди в полицию, нельзя так просто оставлять». Женщина вышла, не дождавшись ответа. Полина улыбнулась и проверила карманы, чтобы найти мобильник и вызвать такси. Но телефон пропал. Она истерически рассмеялась, насторожив мамашу и двух пятилеток, ехавших в садик.

Тревожные сны – полночная русалка – неожиданная нежность – квартет близнецов – история Клима – бессмертные на борту – кривой короб – Серик Санжаров

Сутки проходят в тесноте и забытьи; расположившись в двух видавших виды каютах, путники впадают в сон, общий и тревожный, с кошмарами и тайными видениями. Вину за помешательство мог бы взять Октай: крепок и заразителен его предвещающий взор, которым он срывает заговорщицкую пелену и узревает сплошное ничто, меркнущее спустя миллионы лет и превращающееся в хмурую пустоту. Но сохранность ее нарушается, когда тонны багровой крови вперемешку с оторванными конечностями и ржущими от испуга конями наводняют пространство, где вырастают четыре медных пика. И волны крови облизывают горы, вздыбливаются, но не могут достать громадную фигуру красного божества, сидящего на ковре, лотосе, трупах человеческих и лошадиных. На голове божества корона из пяти черепов, и огненным мечом своим он освящает человека в желтом дэгэле[17]. Принявший великий дар человек поднимается с колен, вырывает свое сердце и вручает его богу войны, имя которому Джамсаран. Божество принимает дар, и за его спиной, в низине островерхих пиков, поднимается армия мертвых воинов, сидящих на мертвых лошадях.

Просыпается Октай весь в поту, хватается за флягу и не может напиться, пока его шепотом не одергивает Игорь: «Вот глохтит, как будто из Гоби вышел. Полегче, всех перебудишь. Сон плохой? У меня тоже». – «Паршиво все, ох паршиво. Ничего не понимаю, туман сплошной», – тараторит Октай и выходит подышать на ночной воздух, где исподтишка, присев на лестнице, наблюдает за краснощеким Патриком, который подсматривает за девушкой, раздевающейся на холоде. Оба догадываются о том, что она собирается сделать, но черноволосая незнакомка так грациозна и притягательна. Оставшись обнаженной, она торопится заколоть гребнем волосы и нырнуть в ледяную воду. Патрик бросается к тому месту, откуда нырнула девушка, но Октай продолжает наблюдать, сидя в засаде. Патрик зовет ее и готовится поднять всех на уши, несмотря на поздний сонный час, но вдруг девушка поднимается на палубу; с волос и тела стекает вода, кожа посинела, но девушка улыбается и не торопится скрыть наготу. Патрик отворачивается и бурчит извинения, спешит сбежать, но девушка останавливает его касанием и целует в губы – холодность ее могла бы сковать льдом Амазонку, но сердце парня так пылает, что он поддается неге и позволяет девушке руководить, быть сначала сверху, затем поменяться и делать так много раз. Патрику нипочем накативший с реки ветер, пробирающий до мурашек: он впервые в жизни захвачен в прекрасный плен объятий и утопает в них, полагая, что таким жестом Всевышний отдает ему долг за кошмары войны. Октай хмыкает и уходит вниз – досыпать.

Настает утро; путники пьют морковный чай и едят лепешки из маиса. Запасливый Марек открывает рыбные консервы, гадкие, но съедобные. Клим жалуется на кошмары, как и Рита и все остальные; помалкивает лишь счастливый Патрик и поглядывает на черноволосую, которая завтракает с мордоворотами напротив, устроившись сбоку грязного, металлического стола. Появляется капитан и желает всем приятного аппетита; скоро придут в Оренбург, несколько часов осталось. Мордовороты шепчутся и косятся на капитана, потом на Клима. Все они будто на одно лицо. Наконец девушка глядит на Патрика и, подойдя к нему, протягивает сушку, просит представиться, а затем называется и сама – Омиргуль, что значит «цветок жизни». А там – она кивает в сторону щурящихся мордоворотов – ее родные братья, две пары близнецов, которые между собой тоже весьма схожи, поэтому иногда она шутит про четверняшек, хоть такого и не бывает. «Ты на них совсем не похожа, – говорит Патрик, – такая худая, такая красивая». Она смеется и возвращается к столу и мужчинам, которых поведение сестры заботит слабо, – они увлечены тихим, но страстным обсуждением дерзкого замысла.

Воды Урала врезаются в обшивку бакборта, вздымаются и опадают; поднимается ветер, а на дальнем берегу неспешно проплывает очередная сонная деревня, в которой топится пара печей, коптящих серое небо. На палубе курит самокрутку Клим, и к нему подсаживается на прибитое к палубе плесневелое кресло Октай, задумчивый и сердитый.

– Словак захворал. Мучается животом и лихорадкой. Снадобья ему заварил, но я в тревоге – не помогут. Игорь осмотрел его и тоже помрачнел. Прихватило так прихватило юнца. Ох, ох, – сокрушается Октай.

– Тиф у паренька. Нажрался чего попало и нас еще угощал. Хорошо бы самим не скрючиться, – говорит Клим и тут же перебивает открывшего рот монаха: – Не борозди, известно мне, что тиф похуже инфлюэнцы, что по воздуху передается и прочее. Но разборчивость в еде тоже не такой уж маловажный признак здорового человека, а, монах?

– Глянь на себя, Клим! Ты скорее на бизона походишь, чем на поджарую газель. Не тебе о добродетелях рассуждать. – Пауза. – Расскажи мне о книжке своей, ты же наизусть с ней уже ознакомился, так чего ж мусолишь?

– Присутствует в тебе, монах, черта, которую я бы честностью прозвал, да не стану. Однако я раскроюсь, чего уж. Книжка – дорогой подарок от безымянного человека, которого я повстречал лишь однажды, но того знакомства хватило, чтобы предопределить колею моей жизни. Вот уж точно – роковая встреча! – Он смеется и курит, нагоняя дым. – Про рождение и прочее – оно излишнее, зато сообщу тебе, монах, вот что: был я человеком цирковым, бросал гантели, объезжал коней и показывал всякие иллюзии. Путешествовали мы с труппой по всей империи, заезжали даже к пруссакам, у австрийцев и французов срывали овации, нас обожали. Однажды в Варшаве я напился в пабе с милыми людьми, а воротиться в лагерь невозможно: забыл дорогу и потратил все деньги. И брел по шляхетским улочкам, дивился нарочитости и серости тамошних строений, обходил гуляк, а они ко мне не приставали: слишком могуч для них, вымахал в отца-бурлака. В подворотне разогнал бандитов, намеревавшихся поживиться у человека его обеспеченностями. Ну, спасенный джентльмен меня отблагодарил да в новый паб зазвал, дабы угостить выпивкой. Мы долго языки точили о разном, о глупостях и всяких непотребствах; разболтал паразит меня, такой франт в сюртуке и пенсне, хорош собой, черт. И я распрощаться с ним готовлюсь, а он мне про лошадей давай в уши лить, а я тварей страсть как любил, ухаживал