Читать книгу - "Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин"

Жауке безбожником и нечестивцем, но когда приближалась пора заказывать новые сапоги, он говорил иначе. <О, истинный правоверный... Безгрешный Жауке... -говорил он тогда. - О, святая душа. Да будет милостив к тебе создатель!> И сейчас вот...

- Проходи, Жауке. Проходи, дорогой!.. О безгрешный!.. О святой! - весь сиял, улыбался мулла. Улыбочка была, однако, кривая и более смахивала на ухмылку.

Но гости в тени юрты сидели плотно. Никто не подумал подвинуться, уступить место сапожнику. Да и Жауке не особенно хотелось торчать среди них, слушать их разговоры. Вон зашушукались, скривили презрительно губы. С края сидел рыжий, толсторожий Еркинбек, племянник бая Сержана. О его злых проделках говорила вся округа. Однако кто осмелится перечить байскому отродью? Вот он надулся, как сыч, и в упор разглядывает Жауке. Рядом с Еркинбеком -его холуй Ерекеш, чернолицый, верткий, с хитрыми, маслеными глазами. Он что-то шепчет на ухо байскому племяннику и давится от смеха. Жауке круто повернулся, пошел прочь. Гнев и отвращение душили его.

- Жауке! - остановил его, насупясь, бай. - Ох, и норовист же ты, шайтан тебя возьми! Заходи-ка в юрту!

Жауке пошел к двери. И пока он не переступил порог, все пялили на него глаза.

- Ну и вид у этого кафира! - пробормотал Абен-мулла.

Жауке на мгновение остановился и так поглядел на муллу, словно хотел вцепиться в его жидкую сивую бороденку, но постоял и исчез за дверью.

Увидев сапожника, Куляш-байбише цыкнула на детей:

- Идите, идите отсюда!.. Когда приходит почтенный человек, дети не крутятся под ногами...

Жауке еще больше помрачнел, подумав: <Знаю, знаю, почему я вдруг стал почтенным>.

Горделивая сваха, слегка привалившись бочком на подушку, бросала на Жауке игривые взгляды. Сапожник поднес ко рту чашу, но едва сделал глоток кумыса, как услышал слащаво-льстивый голосок байбише:

- Каин-ага, видите, к нам пожаловала очень уважаемая сваха... Она прогостит денька два... Будьте добры, сшейте ей вот из этой мягкой кожи хорошенькие сапожки. Пусть пощеголяет в своем ауле.

- Ах, это и есть тот самый человек?! - томно протянула сваха, постреливая глазами.

Жауке резко поглядел на нее в упор. <Положим, я... Ну и что из этого?> - говорил его взгляд, и сваха смутилась, потупилась. Однако улыбку с губ не согнала. Любопытно, о чем она сейчас думает?..

Когда гости разошлись, Жауке, держа под мышками сверток кожи, тоже вышел из байской юрты удрученный и сумрачный. После хмельного кумыса добрые люди сладко спят, а Жауке уселся на жесткую шкуру, придвинул к себе черный сундучок и принялся за работу.

- Балдай! Эй, Балдай!.. Чтоб ты провалилась, где жильные нитки?

Глядя на ловкие, быстрые пальцы Балдай, привычно сучившие сухожилия, невольно подумаешь: <Наверно, всю жизнь эта женщина только и занималась тем, что сучила для мужа дратву>. Перебирая прочные жильные нитки, она исподлобья следила за выражением его лица и иногда - судя по его настроению - слегка задиралась.

- Отец, Беренжан все умоляет и умоляет... - говорила она. - Слышала я, еще мать Еркинбека ходит грозится...

Жауке, подшивая подметки, уколол палец. Работай он с закрытыми глазами, с ним бы такого не случилось, если бы не Балдай. Вечно она лезет под руку со своими разговорами.

- Чтоб ты провалилась!.. Чтоб тебя прихлопнуло!.. Доведешь ты меня, старая...

- Ну, что ты, отец! - испугалась старуха. - Все злишься и злишься. Дочь-то не чужая ведь. Родная, кровная... Беренжан все умоляет и умоляет...

Она всхлипнула, по ее глубоким морщинам потекли слезы. И от этого Жауке снова - на этот раз до крови -наколол палец. Пришлось его перевязать.

- Что ж мне делать?.. Не нравится мне то, что она задумала. Где такое видано? - сказал он. - Не лежит к этому моя душа.

- Ой, отец! А мне по душе? Но ты ведь знаешь ее. Смеется только. <Отсталая ты, мама!> Вот и все... Озорница.

- Э, провались ты, Балдай! Где твоя дратва?..

Пришла, покачиваясь, с двумя ведрами воды Берен. Круглолицая, смуглая, раскрасневшаяся. Пока донесла ведра, запыхалась. Пришла и опустилась на колени возле матери.

- Апа! Слышь, апа. Курумбая сейчас встретила. В ауле у реки он был. На представлении. Очень, говорит, было интересно. Кто бая, кто муллу, говорит, изображал...

- А кто же это представление-то давал?

- Да комсомольцы, говорит... И девушки, говорит, среди них тоже есть.

Жауке опять вздохнул. Распрямил ноющую спину, посмотрел и встретился с улыбающимися глазами дочери. Сразу же отвернулся, потупился. Мысли обратились к прошлому.

Уже с семи лет Берен слыла первой красавицей в ауле, резвая, складная, точно жеребенок. Всегда шутит, улыбается, а на язык бойка. Где нужно, держится с большим достоинством.

А в последнее время ее всюду преследовал байский племянник Еркинбек. Проходу ей не давал. На тоях, вечеринках, игрищах всюду лез, заводил двусмысленные разговоры, молол всякий вздор. Берен отмалчивалась, но однажды, когда ухаживания стали чрезмерно назойливыми, резко обрезала:

- Оставьте! Не на ту нарвались!.. Я вам не игрушка!

- Ты и не заметишь, как ею станешь! - ответил Еркинбек. Он был задет и раздосадован.

Эта короткая стычка произошла недельки две тому назад. О ней поведал Жауке все тот же табунщик

Кайролда. Как-то, по обыкновению, жалуясь на весь белый свет, он вдруг взглянул на сапожника с вечно воспаленными красными глазами и выдал ему:

- Скорей отдавай дочку замуж. Или пусть уж идет в свой комсомол... А то ведь знаешь Еркинбека. Как бы того... не наделал беды...

Тогда-то и екнуло впервые сердце Жауке. Похождения Еркинбека были всем известны. С ним шайка таких же, как он, хулиганов. Умыкнуть девушку, своровать, снасильничать - вот их любимое занятие, так что табунщик предупреждает неспроста... Все это так. Однако не может же Жауке без согласия дочери выдавать ее замуж! Что же тогда? Неужели и вправду вступить ей в комсомол?..

Жауке невольно хмурился, обсуждая все эти сложные вопросы.

- Балдай! Эй, Балдай! Чтоб ты провалилась! Дратву готовь!..

Берен что-то нашептывала матери на ухо, лукаво поглядывала на отца и улыбалась. Знает, чертовка, свою власть над ним! Хочет улыбкой вырвать согласие.

Пришел, мурлыкая что-то под нос, Курумбай. Весь в лохмотьях, бедняга. Сапоги растоптаны, каблуки отвалились, носки задрались, как полозья у саней. Шаровары - заплата на заплате, прореха на прорехе; чапан куцый, ободранный; фуражка старая, засаленная. Волосы отросли, лезут из-под фуражки. Пришел, не задумываясь схватил порожнее ведро, перевернул вверх дном, сел. Балдай глянула на него, но промолчала, а Жауке буркнул: