Читать книгу - "Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин"

– Вы как будто принимали в тех ночных радениях участие…

– Было дело, я ведь колдунья, – загадочно отвечала Вера и тут же смиренно спрашивала: – А кто, кто вылепил этих, таких разных бородачей?

Экзамен?

– По-моему, Леоне Леони.

– Ему, кажется, покровительствовали Аретино и Тициан?

– Было дело.

День и впрямь выдался отличным, солнечно-прозрачным, приятно было пройтись пешком рядом с волнующе красивой женщиной, и Германтов пожурил себя за напрасные страхи. Да и милая болтовня в кафе если и не умиротворила, то притупила мнительность, которая ему заменяла бдительность; колдунья так колдунья… Удивительно ли, что он уже не паниковал, воспринимал всё, как есть? Сегодня, в субботу, он ведь в соответствии с планами своими и должен был днём добираться из Милана в Венецию, и существенно ли то, что добираться сегодня в Венецию будет он не на поезде, как намечалось, а на вишнёвом Saab с колдуньей за рулём? Завтра, в воскресенье, как, собственно, и изначально планировалось – в программной памятке, которую прислала Надя, значилось: свободное время, – будет вдыхать он художественные флюиды венецианской атмосферы, будет «настраиваться» на встречу с виллой Барбаро, а в понедельник, пусть и в «тяжёлый» день… И как хорошо, что вновь послана ему судьбой Вера, в этом даже померещился ему судьбоносный знак! Вот она, формотворческая – почему нет? – неожиданность: разве сюжеты самых ярких из его прошлых книг не рождались благодаря неожиданным вторжениям в пространство ещё неясного замысла Кати, затем – Лиды? А теперь Вера волей судьбы призвана освежить его изношенную душу чем-то нежданно-животворным, преобразовать материю замысла чем-то, что нельзя рационально придумать, чем-то, чего до сих пор не хватало для завершения главной книги…

Но почему сказала она о своём участии в радениях колдунов?

Послушно пискнул Saab.

Из окна поезда, при прошлых его перемещениях из Милана в Венецию, всё выглядело куда пристойнее – холмы, перелески, скопления домиков, а на этой широченной скоростной автотрассе, укатавшей природу, даже количество полос, по которым неслись машины, не сосчитать.

И как же уютно было в этой пахнувшей кожей и духами кабине-капсуле, пронзавшей неуютные индустриальные пространства, как нежно-податливо обнимала за плечи телесно-упругая спинка сиденья, как приятно было затылку на подголовнике, однако Германтов никак почему-то не мог расслабиться.

Так, над убогими международными бетонными цехами с ленточным остеклением – Fiat, Pirelli, Alfa Romeo, так, ещё и Beretti… Какой-то тотальный индустриальный обман.

Где мы?

– И это Италия? – вслух недоумевал Германтов, вспоминая отвратительное, забитое фурами шоссе в Нью-Джерси, тянувшееся сквозь мрачную промзону без конца и без края, а теперь глядя на бесконечные бетонные заборы, мёртвые бетонные коробки длинных цехов и металлические ангары, которые безуспешно пытались оживить яркие железные лестнички и вентиляционные короба и никак не могли облагородить рекламы промышленных фирм над крышами. Сколько можно? Ни деревца, ни весеннего ландшафтного прогала, в котором виднелись бы далёкие горы.

– Хорошо ещё, что сегодня суббота, нет на дороге фур, мало грузовиков, да и уикендный поток машин схлынул в пятницу. А если сейчас свернуть влево, в сторону невидимых гор, – сказала Вера, – через пятнадцать минут покажется Гардо, гористо-озёрный рай. Если бы у нас было побольше времени, мы бы и в Комо остановились на пикник, и выбрали бы одну из извилистых живописных дорог, заезжали бы в чудные ломбардские городки, не спеша осмотрели бы Бергамо, Мантую, но тогда, – строго на него посмотрела, даже нахмурилась, – мы бы выбились из вашего графика, ЮМ, – слегка повернув кабинное зеркальце, причём так, что физиономия Германтова возникла в нём в самом невыгодном ракурсе, спросила, как плёткой хлестнула: – Вы верите в жизнь после смерти?

– Не верю… – его прошиб холодный пот, этот же вопрос когда-то ему так же, невзначай задавала Лида.

– Все религии – врут?

– Врут, зная, что пастве захочется быть обманутой.

– И что же бывает после смерти?

– Ничего не бывает.

– Чернота?

– Кромешная!

– Та ночная чернота, сплошная и непроницаемая, которую в «Трёх возрастах» написал Джорджоне как фон?

– Возможно, во всяком случае, так мне хочется думать…

Она внимательно прочла его книгу.

– И «Чёрный квадрат» – лишь геометрически правильная частица той мистической черноты?

– Это гадательно, но ведь не исключено… – очень внимательно прочла, очень внимательно.

Она следила за ним все эти годы?

Следила, следила и сама в этой многолетней слежке призналась, когда демонстративно надела дымчатые очки.

«А жаль, что не удастся заехать в Мантую, стоило бы освежить впечатления от…» – едва подумал Германтов, как…

– Жаль всё-таки, что проскочим мы мимо Мантуи, – сказала Вера, – иллюзорный купол с глазом, написанные Мантеньи на плоском потолке в мантуанской Камере дельи Спози, – разве не параллель иллюзиям Веронезе в вилле Барбаро?

Германтов кивнул и с какой-то противно засосавшей тоской подумал: она, похоже, и в самом деле, читать умеет чужие мысли.

Fiat, San Benedetto, La Felinese, Parma и дальше, над крышей автогриля, трёхэтажным мостом перекинутого через шоссе, – Beretti…

Близость Веры опьяняла; сдвинулась ткань-хаки свободного рукава, обнажив запястье… Чуть подведённые губы, тонко наложенный макияж; истома близости и полёта! Но какая-то незримая неодолимая дистанция удерживалась как бы сама собой между ними, и даже слову, казалось, не дано было пересекать отчуждающую границу… Слова, конечно, перелетали туда-сюда, но… Как тщательно подготовилась! Восстановила прежнюю причёску, чтобы пробудить в нём воспоминания? Картинно уложены были за скульптурное ухо пряди волос… Вера была так близко, он улавливал её дыхание, боковым зрением следил за взмахами ресниц, за еле уловимыми движениями острой морщинки в уголке глаза, а волнение его замешивалось на страхе. Как это объяснить? Между Германтовым и Верой поблескивала только вставленая в специальную круглую вмятинку в продолговатой коробке ручного тормоза бутылочка минеральной воды San Benedetto, в уютной капсуле, о полёте которой свидетельствовали разве что мелькания в стёклах, а Германтов не находил душевного равновесия. С каждой новой фразой, которую произносила Вера, усиливалось чувство какой-то недоговорённости, какой-то разрастающейся загадочности происходящего и – своей уязвимости.

Германтов понимал, что и Вера понимала, что возбудила все его чувства, вернув в те далёкие годы, когда он с высоты своего опыта дал обидный урок трезвомыслия романтичной девушке. Но какой ответный урок теперь его ждал? С нашего стола на ваш стол…Он по всем статьям будет бит, и у него не останется времени на реванш?

Что за нелепое соревнование на старости лет?