Читать книгу - "Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин"

– Это – универсальный принцип?

– Нет! Джорджоне – абсолютно отдельный художник.

– Как просто и понятно вы объясняете…

Укол?

Ритуал предполагал подъём на крышу Собора, но к лифту тянулась очередь, и Германтов суеверно забеспокоился, заныло какое-то противное предчувствие: что будет? Он ощутил приближение какой-то беды, отвести которую от себя он уже не сможет, – после исполненного по всем пунктам, с променадом по крыше, соборного ритуала ему обычно сопутствовала удача, а что будет теперь?

– Теперь – в Галерею?

За стеклами – столики, за столиками – преимущественно анемичные, как манекены, безвозрастные бледносоломенные и платиноволосые девушки.

– Итальянки перекрасились?

– Не без помощи австрийских генов… А вот тут, – они остановились на перекрёстке нефов-пассажей Галереи, под центральным стеклянным куполом; на полу, под ногами – белый крест Савойской династии, гербы городов; обычно Германтов, нацепив маску зеваки, бездумно бродил по Галерее один, ту витрину, эту ласкал рассеянным взглядом, а на сей раз… Нет, мысленно ущипнул себя, не галлюцинация! Она была рядом с ним, она была великолепна, глаза горячо блестели. – А вот тут, – сказала Вера, запрокинув голову, посмотрев вверх и сразу – вниз, на пол, – упал с лесов и разбился насмерть накануне торжественного публичного открытия Галереи и своего триумфа автор этого купола, архитектор… – на сей раз вопросительно-беспомощно, как когда-то, в бытность свою его аспиранткой, подняла глаза на гуру-профессора.

Экзамен?

– По-моему, несчастного триумфатора звали Джузеппе Менгони.

Слегка сжала его локоть, пробежал электрический разряд…

– Особенно трагично, погибнуть в канун своего триумфа, правда? – опять сжала локоть, посильнее, как если бы этим сжатием добавляла словам своим какой-то дополнительный, но одной ей известный смысл.

По Галерее слонялись вновь прибывшие, мелькали лица, знакомые уже Германтову по салону самолёта и аэропортовской толчее. Тут и там звучала русская речь, за стеклом Германтов увидел красавицу-попутчицу с эффектной, до бровей, каштановой чёлкой. Что у неё на столике? Так, сложный бутерброд с лососиной, ветчиной и пармезаном. «Зачем мне заглядывать в чужую тарелку, – поразился Германтов, – зачем? Прими всё как есть, прими всё как есть, – ничего не объясняя, повторял наставление своё внутренний голос, а Германтов уже вновь не мог разобраться в себе, в противоречивости своих чувств и мыслей. – Я не забыл её, ничего не забыл, хотя минуло двадцать лет, а когда её увидел – испытал страх и радость?» С внезапным появлением Веры он лишился краткого анонимного счастья, которым упивался в Мальпенсе, да пожалуй ещё и раньше, едва очутившись в воздухе; его опять одолевали неясные тревоги, а ведь всего несколько часов назад он безмятежно смотрел в иллюминатор на политые солнцем Альпы.

Вернулись на Соборную площадь.

– Мелкотравчатые снобы со всего света, очутившись в Милане, непременно заваливаются в Zucco, чтобы попить кофе с кампари, а чем мы хуже…

Кремовые скатерти на столах, деревянные складные стульчики, бутылочное сияние, и золотом про чёрному: Zucco; скромная роскошь?

– ЮМ, вы редкостный мастер оксюморонов, – улыбалась Вера, машинально раскладывая на коленях накрахмаленную салфетку, а Германтову вспоминался Шанский. Осмотрелся: тоже австрийские гены? Холодноватые молодые женщины, тщательно прибранные, причёсанные, – выверенные движения, тихие голоса, еле слышные мелодичные звоночки мобильников.

– Знаете? Точно таким же мраморным сувенирчиком, уменьшенной большой игрушкой, которую теперь продают в Милане на всех углах, – Вера повернула голову к сувенирной скульптурке Собора, белевшей на полке за барной стойкой, – разбили в кровь физиономию Берлускони.

– Знаю, видел расправу над харизматичным премьер-министром по телевизору. За что ему, в его же вотчине, в Милане, выбили зубы, поломали нос?

– Чересчур жирный кот.

– Здешние духовные пролетарии даже знаковую достопримечательность архитектуры готовы использовать как подручный булыжник?

Им принесли капучино в высоких чашках и по ломтику песочного пирога; Вера зачерпнула ложечкой с длинной тоненькой ручкой пену с раскрошенным шоколадом, сказала: вкусно.

Ввалилась шумная русская компания, а-а-а, складчатый затылок, привет…

– Этот, – кивнул на складчатый затылок Германтов, – в отличие от Берлускони, не кот, а Кит.

– Почему не Слон? – спросила Вера.

– Я знаю, что Кит, я с ним в самолёте летел.

– Логично!

– А почему подумали вы, что это должен быть Слон?

– В детстве меня замучил вопрос: кто сильнее – кит или слон?

– Логично!

Официант уже спешно подносил ржущей компании земляков солидную – тёмный куб с горлышком – бутылку кампари, антипасту и продолговатое блюдо с устрицами в толчёном льду, украшенное ломтиками лимона и водорослями.

– Русские – выгодные клиенты Zucco, – сказала со знанием дела Вера, – им можно скормить вчерашние и даже позавчерашние устрицы.

– Не будем дожидаться заворота кишок у этих обжор. Всё? – они встали.

Солнце доедало летучие клочки тумана.

Оглянулись прощально на собор, пики с фигурками святых блаженно тянулись к солнцу.

И, надев дымчатые очки, вернувшись в свой таинственный образ, Вера сказала вполне обыденно:

– Погода отличная, в Ломбардии сухой свежий воздух, ощущается близость гор, а в Венеции в последнее время стоит отвратительная липкая, как над болотом, жара, ночью льют дожди, и с утра пораньше – жара; а зимой и того хуже – промозглая сырость, холодные туманы, даже дома не согреться никак, хотя зажжён камин и можно залезть под плед. А снаружи – наводнения, жить приходится в резиновых сапогах, такая злость, бывает, берёт, что хочется, чтобы над куполами и колокольнями поскорее сомкнулись гнилые волны.

– Так мечтали о Венеции, а полюбить её не смогли?

– Вы сами говорили, что мечте не стоит встречаться с действительностью.

– Теперь, коли встреча всё-таки состоялась, посоветую нечто сугубо практическое. Когда бредёте по площадям и набережным в сапогах по щиколотку в воде, а привычных границ тверди земной и вод лагуны не видно, не стоит по инерции переходить вброд глубокий канал Сан-Марко.

– Я буду осторожна, ЮМ. Но… что ещё нравится вам в Милане, не в музеях – в самом этом странно безликом городе?

– Пожалуй, малоизвестный дворик с восемью разноликими бородачами-атлантами с базами пилястр вместо ног.

– Я так и подумала; вы там медитируете? Но учтите: малоизвестный этот дворик с меланхоличными атлантами издавна популярен у чернокнижников, по ночам маги и колдуны всех мастей, бывает, устраивают там, под взглядами каменных бородачей, свои радения…