Читать книгу - "Ушла в винтаж - Линдси Левитт"

семьей. Наверное, я недостаточно тверда даже для того, чтобы с кем-то сцепиться. Единственное, что во мне есть незыблемого и постоянного – это моя легкость и изменчивость.

Я вытираю глаза салфеткой. По крайней мере, я пытаюсь двигаться дальше. Это «по крайней мере» ничтожно мало, но я держусь за него изо всех сил. Список – моя попытка найти смысл в бессмысленной ситуации. Надо просто зажмуриться и как-то пройти этот путь до того момента, когда от Джереми останется лишь двухмерное воспоминание, когда он перестанет быть преследующим меня человеком из плоти и крови.

Оливер рулит. Джереми обязательно попытался бы заполнить тишину разговорами, начал бы решать мои проблемы, или говорить, что не так уж все и плохо, или даже доказывать примерами из жизни, что бывает намного хуже. А Оливер ничего такого не делает. Он просто рулит.

Мы паркуемся на улице Кэннон-стрит, у подножия холма, который, как я догадываюсь, и есть Опен Спейс. Парк с таким названием не может не понравиться. Хотя парком его можно назвать с натяжкой – клочок незастроенной земли, втиснутый среди жилых комплексов. Я тут раньше проезжала, но на холм никогда не поднималась. Карабкаться на гору – это так… утомительно.

Я опускаю козырек с зеркалом и пытаюсь вытереть с лица сопли и потекшую тушь. Получается так себе. Оливер ведь пошутил по поводу моего траурного черного платья, и теперь ситуация все больше напоминает похоронную церемонию.

– Пойдем. – Оливер вылезает из машины и устремляется вверх по тропинке.

Я карабкаюсь за ним, по щекам все еще текут слезы. На улице тепло, солнечно, дует легкий ветерок… В такие дни не дай бог попасть сюда туристам – они тотчас продадут все имущество и переедут в наши края навсегда.

– Мы ведь не будем подниматься на самую вершину горы?

Он оборачивается через плечо:

– Это не гора, а холм. Пока не поднимемся, домой ехать нельзя. К тому же, когда карабкаешься вверх, плакать неудобно.

Как же он прав. А еще когда карабкаешься на гору, неудобно думать, дышать и носить ненадежные балетки на плоской подошве. Мы идем уже десять минут. Оливер шагает семимильными шагами. Я не выпускаю из виду помпон на его шапочке.

Я понимаю, что он нарочно дает мне побыть одной, я это ценю, но в то же время я бы не отказалась, чтобы он шел рядом – хотя бы поймал меня, если споткнусь. Кажется, у меня появился шанс совершенно случайно выполнить пункт «Сделать что-нибудь опасное». Сейчас вот упаду и подверну ногу.

– Оливер… Я больше не могу.

Тут повсюду сухая полынь, колючки и пыль. Присесть негде, кроме как на заднем сиденье машины, но до нее полмили.

Оливер возвращается ко мне. Галстук болтается, как у юриста под конец рабочего дня.

– Ну как тебе прогулка?

– Ты не предупреждал, что ты такой спортсмен.

– Вообще-то я разыгрывающий защитник в баскетбольной команде. К тому же, когда идешь по прямой, тебе не нужна особая физическая подготовка.

– Но ты слишком быстро бежишь.

Он пожимает плечами:

– Зато ты перестала плакать.

– Я бы и в машине успокоилась.

– Нет. Я же видел, как мои гавайские девчонки насмехались над тобой. И вообще взгляни, какой вид.

Не то чтобы отсюда открывался грандиозный вид на океан или на Лос-Анджелес – мы не настолько высоко поднялись, и так далеко нам не видно, – зато мы видим кое-какие дома внизу, а главное – более или менее чистое голубое небо над головой.

– Я тут никогда не была, – говорю я.

– Правда? Я думал, Джереми тебя сюда возил. В средних классах мы с ним частенько взбирались на этот холм.

– Попрошу больше не упоминать человека на букву «Д».

– Последний раз. – Он хрустит шеей. – Я хочу, чтобы ты знала: я и не думал приглашать Джереми. Он услышал от кого-то, что я иду на встречу группы поддержки, узнал, что мы основали клуб вместе, и сказал, что хочет присоединиться. Я не знал, что он собирается сделать тебе предложение.

– Он не делал мне предложение. – Я издаю глухой смешок, представляя себе, как нелепо выглядело бы сейчас сватовство. Я никогда не планировала провести остаток дней с Джереми. Сама не знаю, что я планировала. Наверное, поступив в колледж, мы бы с ним все равно разошлись, но по-дружески, по взаимному согласию. И я бы вспоминала свою первую любовь как что-то настоящее и правильное. А теперь я не могу понять: я действительно любила Джереми – или я любила свою любовь к нему. Неужели я так сильно нуждалась в бойфренде, что, как и он, готова была принять рядом любое теплое тело? Или мне нужен именно Джереми? Был нужен. В прошедшем времени. Почти. – Он просил прощения. Хотя так ни разу и не произнес «Прости меня». И не признал свою неправоту.

– Значит, он все-таки был не прав, – говорит Оливер.

Порыв ветра подхватывает старую бутылку из-под воды и проносит ее мимо наших ног. До меня снова долетает цитрусовый, слегка мускусный аромат.

– Джереми когда-нибудь упоминал девушку по имени Дженни?

На лице Оливера появляется понимающее выражение. Лучше бы я сформулировала этот вопрос по-другому и в другой момент. Не хочу, чтобы он понял, что произошло. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, какая я идиотка.

– Нет. Но мы с ним не близки. – Оливер корчит театральную гримасу. – Когда мы были маленькие, он меня дразнил. Детская травма, понимаешь ли.

Я не знаю, что сказать. Джереми всегда приветлив с друзьями, но если его кто-то доводит, он может и вспылить. Оливер определенно мог попасть в список таких людей.

– А как он тебя дразнил?

– Ужасно. Всезнайкой, чудилой. – Оливер притворяется, будто всхлипывает.

– Дети бывают жестоки.

Оливер снимает шапку и начинает теребить в руках помпон:

– Не знаю, что он сделал, Мэллори, но мне очень жаль, что так получилось. Я прошу за него прощения. Не знаю, насколько тебе от этого легче, но я не думаю, что он специально хочет сделать тебе больно. Знаешь, мой дядя – не лучший образец поведения.

Знаю. Родители Джереми по-прежнему женаты, хотя у отца завышенные ожидания и слишком острый язык. Джереми клялся, что никогда не скажет женщине того, что его отец говорит матери. И действительно не говорил, по крайней мере мне. Проблема в другом – он говорил приятные вещи двум девушкам одновременно.

– Я точно знаю: ты ему была – и есть – небезразлична. Ты единственная девушка, о которой он мне рассказывал, причем всегда хорошее.

– Да?

– Да. – Оливер накручивает на палец пряжу помпона. – Поэтому, что бы там у