Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

качество, знаменитый Schlussstrich, последний штрих, проведенный раз и навсегда. Для жертв, напротив, он был связан с виной преступников. Их собственные раны были открыты, и принятие компенсации не означало прощения преступников за то, что те совершили.

Жертвы разделились во мнениях, следует ли принять компенсации или отвергнуть их. Для одних это были “кровавые деньги”, которые невозможно принять. Другие, однако, считали их своими по праву – разве нацисты не отняли у них имущество и здоровье? Многие семьи оказались разделены. Альберт Шелер и его сестра Ханна выросли в Мюнхене и спаслись от преследований, уехав в Англию к своему дяде. Их родители были убиты в Аушвице. После войны Альберт сначала отказался требовать компенсации: это были кровавые деньги. Однако в ноябре 1954 года он уже умолял сестру, чтобы и она пересмотрела свой изначальный отказ. Он писал ей, что лишь берет “свое”. Они могли бы использовать деньги, чтобы почтить память своих родителей, или передать полученные средства в благотворительную организацию от их имени. “Идея переговоров с этими мерзавцами не доставляет мне удовольствия”, – писал он. Но в то же время он считал, что необходимо дать немцам “шанс покаяться, даже если они готовы к этому лишь в ограниченной степени и внешне, а не внутренне”. Шелер и его сестра получили 5 тысяч немецких марок за то, что лишись права на образование – им запретили посещать местную мюнхенскую школу, – и еще Альберту выдали компенсацию в размере 1226 марок за вынужденную эмиграцию. Они с сестрой также получили 5100 немецких марок за родителей – их тюремное заключение и ущерб, причиненный их свободе и профессиональной карьере. Однако за их убийство Альберту и Ханне не полагалось ничего, поскольку он и его сестра на тот момент были старше шестнадцати лет77.

Процесс запроса компенсации занимал много лет. В случае Марианны Элленбоген (урожденной Штраус) – целых двадцать78. В 1943 году ее родители были депортированы из Эссена в Терезиенштадт (Терезин), где были убиты. Сама она выжила в подполье. В 1946 году Марианна познакомилась с врачом-евреем, работавшим в британской армии, вышла за него замуж и уехала в Великобританию. История ее иска о компенсации поучительна по нескольким причинам. Выжившие члены семьи полностью ее поддерживали, но боль от повторного переживания прошлого заставляла ее неоднократно игнорировать письма своих адвокатов. До войны ее родители владели несколькими объектами сдаваемой в аренду недвижимости. Однако самыми ценными для Марианны вещами были картина и персидский ковер, которые достались пожилой чете Юргенс, приносившей ее родителям еду перед тем, как тех депортировали. Для женщины это были семейные реликвии, которые олицетворяли дух ее родителей. Однако для Юргенсов они были подарком, сделанным в обмен на то, что они считали своей смелой помощью в трудную минуту. Марианна не отступала. Не помогло и то, что г-жа Юргенс подчеркнула, что дочь не могла знать о подарке, поскольку в то время она отдалилась от своих родителей. Один ковер и картина – даже не написанная маслом, как подчеркнула г-жа Юргенс, – стали трофеями в психологической войне, где компенсация и память были болезненно переплетены. Марианна Элленбоген была не одна. В других ситуациях это могли быть рояль или иные предметы, которые символизировали утраченное прошлое. Мы будем способны правильно понять Wiedergutmachung лишь в том случае, если примем, что имущество не только имело ценность, но и несло в себе “материальную сущность” своих убитых владельцев79.

Для многих жертв ежемесячный чек был чем-то большим, нежели желанным подспорьем в старости или болезни: это было официальное признание причиненного им вреда и исполнение закона. Несмотря на множество бюрократических препятствий, Wiedergutmachung регулировалось законом, и это давало жертвам возможность подавать жалобы и апелляции. Письма часто писались покорным тоном, как будто вторя многолетним преследованиям, которые отдали жертв на милость государства. Однако для тех, у кого хватило сил пройти через это, этот процесс ознаменовал, по крайней мере, частичную реабилитацию, дав ощущение, что с ними обращаются как с равными перед законом. Устав от задержек, некоторые жертвы писали прямо в правительство. Подобные жалобы касались не только разочарования. Они также сигнализировали о новом чувстве признания – и себя, и Западной Германии как государства, которому можно доверять. Эдуард Коссой, ведущий юрист и сам жертва нацизма, отметил, как его клиенты начали различать немцев тогдашних и немцев нынешних. Некоторых именно стремление удовлетворить свои требования заставило вновь ступить на немецкую землю после того, как они эмигрировали80.

Быть евреем в Германии

Приняв на себя управление Wiedergutmachung, западногерманское государство освободило своих граждан от бремени личной ответственности. Для большинства немцев Люксембургское соглашение с Израилем и Конференцией по материальным претензиям евреев решили проблему раз и навсегда, и этого оказалось более чем достаточно. Даже если оно, по сути дела, оставило после себя гору нерешенных вопросов, этого почти не заметили. В дальнейшем переговоры со странами Западной Европы носили исключительно дипломатических характер и проводились за закрытыми дверями. Большинство немцев заняло позицию безразличия по отношению к жертвам нацизма. При этом в Германии проживала малочисленная община выживших евреев и вынужденных еврейских переселенцев, которые пытались обосноваться на земле преступников. Первые столкновения произошли у них с небольшими группами немцев, занимавшими крайние позиции в спектре: одна пыталась изгнать их антисемитскими нападками, другая – заключить их в объятия терпимости и искупления. Именно в этом треугольнике мы можем наблюдать первые признаки изменения настроений в Западной Германии в 1950-х и начале 1960-х годов, а также их пределы.

Могла ли Германия после геноцида когда-нибудь снова стать домом для евреев? Для Джона Макклоя, верховного комиссара Американской зоны оккупации, от решения именно этого вопроса зависела жизнеспособность Западной Германии. Для большинства международных еврейских организаций, как и для большинства выживших, ответом было твердое “нет”. Подавляющее большинство тех, кому удалось пройти проверку на туберкулез, пыталось уехать в Израиль или Соединенные Штаты, как и евреи, которые бежали из Восточной Европы после войны и теперь сидели в лагерях для перемещенных лиц. В 1947 году, когда в Дармштадте была освящена новая синагога, все выступавшие согласились, что конечной целью остается отъезд в Палестину; только один из них говорил по-немецки81. Оставались в основном больные и пожилые люди. Еврейские общины потеряли большую часть своих членов. В Гамбурге, например, было убито 9 тысяч евреев и менее 700 выжило. Несколько выдающихся немецко-еврейских мыслителей и актеров вернулись из ссылки и оставили свой след в культурной жизни как Восточной, так и Западной Германии. Актеры Эрнст Дойч и Курт Буа, сыгравший карманника в “Касабланке” (1942),