Читать книгу - "Загадки священного Грааля - Николай Павлович Дашкевич"

мнению Бергманна, в голове поэта во время пребывания его в Провансе, где он почерпнул свои религиозные и философские тенденции. Бергманн думает, что Гийо имел в виду в своем романе тамплиеров и находился под влиянием их и альбигойцев. Влияние Прованса замечается у Гийо в противоречии тогдашней ортодоксии, состоящем в отсутствии ненависти к монашеству и составлении храмовниками Грааля общества вне церкви. Нам кажется, что и тот и другой признаки не могут считаться решающими дело в пользу Прованса: проявление веротерпимости замечается не у тамплиеров только; равным образом хранители и служители Грааля составляют особенные общины и у де Борона и Мапа, не испытавших на себе, как увидим, влияний тамплиеров и вообще еретиков и бывших оригинальными писателями о Граале. Кроме того, Бергманн относится постоянно так к Вольфраму, как будто бы все встречающееся у последнего было и у Гийо[145]. Еще неизвестно, насколько отмеченное Бергманном противоречие ортодоксии принадлежало французскому поэту. Впрочем, повторяем, мы не отрицаем возможности существования провансальских обработок сказания о Граале, в которых хранителями Грааля являлись бы тамплиеры.

По словам Бергманна, Гийо выразил благовременное и духовное, охранение которого долженствовало быть вверенным священствующему рыцарству в символе священного сосуда. В символизме Востока и Средних веков элемент чистый и прозрачный, вода, а также и сосуд, содержащий ее, были образами чистоты и истины и, следовательно, символами мудрости и блага. Гийо избрал сосуд символом под влиянием мифа о Джемшидовой чаше или же под впечатлением сказания какой-нибудь бретонской книги о сосуде Керидвен. В таких предположениях опять видно недостаточное знакомство Бергманна с памятниками, о которых он говорит. Произведение Гийо оказывается у Бергманна совершенно тенденциозным, и легенда о Граале сразу аллегорией и вполне искусственным явлением.

Как можно видеть из нашего изложения, трактат Бергманна о Граале наполнен бездоказательными положениями; верны более или менее только несколько второстепенных замечаний.

Из французских ученых, после Бергманна, которого, впрочем, правильнее назвать не французом, а полуфранцузом, пользовался повествованием Вольфрама для вывода легенды Грааля еще С. А. Хайнрих, отдающий предпочтение немецкому пересказу легенды.

4. Гипотеза о еретическом влиянии

Отчасти к провансальской, если можно так выразиться, теории о Граале и отчасти к мнению Шимрока примкнул русский ученый, профессор А. Н. Веселовский.

Он коснулся основных сказаний бретонских романов, в том числе и легенды о Граале, не в специальном исследовании, а в весьма интересной диссертации о Соломоновском цикле сказаний, отражение которого он видит и в романах Круглого Стола[146]. В качестве дополнения и проверки части положений своей книги г-н Веселовский напечатал еще статью под заглавием «Наблюдения над историей некоторых романтических сюжетов средневековой литературы».

Г-н Веселовский, повторив во многом сказанное другими учеными[147], мнения которых подходили к общей идее его книги, бесспорно двинул вперед в некоторых случаях принятые соображения и дал некоторым пунктам вопроса новую постановку. Его гипотезы могут быть рассматриваемы как веское выражение и последнее слово одного из крайних направлений в решении нашего вопроса. Это обстоятельство, а также значение книги г-на Веселовского в русской литературе побудили нас дать место в нашем исследовании обстоятельному разбору предположений почтенного ученого[148]. Сам г-н Веселовский как бы приглашает к проверке и дальнейшей разработке собранных им данных. Вот его слова: «…многое, о чем в моей книге говорится аподиктически (т. е. безусловно. – Ред.), можно бы оставить пока со знаком вопроса, под страхом сомнения».

Из сказаний бретонских романов то, которое занимается судьбами св. Грааля, привлекло после мерлиновской легенды наиболее внимание г-на Веселовского.

Особенный характер этой легенды, ярко выступающий в древнейших из известных нам пересказов ее, был замечен уже давно, и некоторые ученые не упускали его из виду, несмотря на теории, извращавшие дело.

Г-н Веселовский справедливо говорит, что «религиозный колорит легенды о Граале едва ли позволяет выводить ее прямо с Востока или из какого-нибудь круга мифических, нехристианских представлений, забывая при этом специальный характер памятника».

Мы не можем согласиться с г-ном Веселовским только в более точном определении среды, создавшей эту легенду, которую уже до г-на Веселовского некоторые рассматривали как «библию оппозиции», как «эпопею еретического идеала» и участие в создании которой приписывали различным еретическим сектам. Г-н Веселовский попытался вновь выдвинуть предположение о еретических тенденциях начальной легенды Грааля.

Разбор гипотезы г-на Веселовского относительно Грааля будет небесполезен потому, что даст возможность более или менее полно коснуться вопроса вообще о следах тенденций южнофранцузских сект, которые указываются некоторыми учеными в романах о Граале.

По мнению г-на Веселовского, сказание о Граале основано на таких же источниках, на каких и легенда о Мерлине.

Г-н Веселовский сближает оба эти повествования. «Обратим внимание, – говорит он, – на следующее обстоятельство: романы о св. Граале и Мерлине являются ранее прочих (sic) и именно в этой последовательности; Робер де Борон считает Мерлина одной из ветвей цикла о Граале». Г-н Веселовский цитирует страницы книг П. Париса и Моланда, «из которых видно, что краткое изложение романа о Граале часто служит введением в роман о Мерлине». «Когда в романе, носящем его имя, – говорит далее г-н Веселовский, – Мерлин побуждает пустынника Блазия записать на хартии свои похождения, он рассказывает ему в начале о любви И. Христа к И. Аримафейскому, о потомках последнего и о тех из них, которые сподобились стать хранителями св. Грааля; уже затем он переходит к совету демонов, на котором решено произвести на свет его – Мерлина. Такое сопоставление позволяет заключить, что источник сказания о последнем мог быть однороден с источником романа о св. Граале, т. е. такой же апокриф. И в самом деле: если сказание о св. чаше основано на мотивах первой части Никодимова Евангелия, то легенда о Мерлине представляется нам как бы распространением его второй половины»[149]. Мы думаем, что факты, на которые обратил внимание г-н Веселовский и которые отмечены также у Хучера, не дают права на выводы, к которым пришел наш ученый. Легенда о Мерлине не была связана сразу со сказанием о Граале. Мы будем иметь случай сказать также, что начало романа о Мерлине, проникнутое весьма распространенными тогда дуалистическими воззрениями, было приставлено к фабуле позже. П. Парис совершенно убедительно доказал на тех же самых страницах, на одну из которых ссылался г-н Веселовский, что рассказ, приписываемый Блазию,