Читать книгу - "Загадки священного Грааля - Николай Павлович Дашкевич"

означен именем этого лица, вымышленного самим де Бороном, для того чтобы на этот мнимый источник беспрепятственно можно было свалить ответственность за все, что вздумалось изобрести самому поэту. Таким образом, повествование, дающее г. Веселовскому повод сближать сказание о Граале и легенду о Мерлине, оказывается явившимся впервые у де Борона, которого никто, конечно, не назовет творцом Мерлиновой легенды и которому, как писавшему и о Граале, и о Мерлине, весьма естественно было тем или иным способом связать эти свои произведения. В том самом рассказе, который цитирует г-н Веселовский, сохранились следы позднейшего слития обеих легенд. «Вы присоедините, – говорит Мерлин Блазию, – историю Иосифа Аримафейского к моей, и из этих двух историй вы составите одну книгу…» Единством автора Малого Грааля и Мерлина и стремлением его представить одним целым свои произведения объясняется указанное г-ном Веселовским отношение последних к Никодимову Евангелию. Историю Иосифа Аримафейского и мерлиновскую сблизили, стремясь привести к единству содержание бретонского цикла, и сопоставление трех столов, о которых говорится в бретонских романах и, между прочим, в рассказе Мерлина, записанном Блазием, должно приписать этой систематизации. При тогдашнем обычае начинать все ab ovo нашли неуместным отступать от данной систематизации, выводившей историю Круглого Стола в стройном порядке и долженствовавшей подойти ко вкусу, и вот объяснение того явления, что «краткое изложение романа о Граале, который называется в одном манускрипте “le fondement de toute la Table ronde”, чисто служит введением в роман о Мерлине». Г-н Веселовский выставляет на вид то обстоятельство, что «Робер де Борон считает Мерлина одной из ветвей цикла о Граале» и «непосредственно за Иосифом, предоставляя себе обратиться впоследствии к другим ветвям сказания о чаше, переходит к его пятой ветви и пишет в стихах роман о Мерлине». После сказанного это не имеет значения: самому де Борону угодно было назвать сказание о Мерлине пятой частью сказания о Граале. В введении Монсского манускрипта Кретьенова «Персеваля» насчитывается семь ветвей сказания о Граале. Вообще расстановка ветвей и сочетание их были произвольны и не установлены. Есть рукописи, в которых роман о Мерлине является в отдельности, и кто знает, как часто он был соединяем с романом о Граале в не дошедших до нас манускриптах XII столетия?

О мерлиновской легенде г-н Веселовский продолжает: «Все, что рассказывается потом (вслед за прологом) о юности Мерлина, повторяет в отдельных эпизодах отдельные черты земной жизни Спасителя: то же сверхъестественное зачатие, то же обвинение, что он прижит в грехе, какому подвергается и Христос в Никодимовом Евангелии; его также ищут, чтобы убить, как Ирод искал Спасителя; он творит чудеса и предсказывает будущее». Мы позволим себе заметить на это, что аналогии с подробностями биографических сказаний о Спасителе бесчисленны в средневековых легендах, и повторение некоторых из таких подробностей в сказаниях о Мерлине не уполномочивает на особенные заключения.

Мерлин диктует пророчества. Миниатюра из рукописи романа «Мерлин» Р. Де Борона (1300)

Мы коснемся положений г-на Веселовского относительно повествования о Мерлине в одной из следующих глав нашего рассуждения, а теперь обратимся к гипотезе г-на Веселовского о Граале.

Г-н Веселовский думает, что авторы романов о Граале пользовались как источником апокрифической легендой, которая могла быть записана или нет.

Как будет видно из дальнейшего нашего изложения, это весьма вероятно, и, кажется, можно сказать, что, поставив такой тезис, наш ученый подошел к истине ближе других исследователей[150]. К сожалению, кажется, нет возможности согласиться с г-ном Веселовским относительно подробностей, которыми он обставил свое предположение.

Г-н Веселовский, как и некоторые другие ученые, утверждает, что апокрифическое сказание, над которым работали авторы романов о Граале, представляло видоизменение и распространение легенды об Иосифе Аримафейском, изложенной в Никодимовом Евангелии. Образование этого сказания совершилось, по словам г-на Веселовского, «уже в XII столетии, если не ранее».

Ниже мы стараемся доказать, что пункт отправления легенды о Граале должно искать не в Никодимовом Евангелии: рассказ последнего об Иосифе вошел в сказание о Граале, но это случилось не в начале развития легенды, от которой отправились романы, а в середине или даже в конце. Равным образом едва ли верно указано г. Веселовским и обстоятельство, вызвавшее переработку и дополнение новыми подробностями данных Никодимова Евангелия (находка в 1101 г. sacro catino). При разборе мнения Сан-Марте мы уже имели случай сказать, что легенда о Граале не приурочивалась в XII столетии к генуэзскому сосуду. Сверх того, полагая, что она развилась после нахождения последнего, нельзя будет удовлетворительно объяснить содержание ее.

Устанавливая тезис об апокрифическом источнике легенды о Граале, г-н Веселовский старается обратить внимание на бросающиеся в глаза особенности ее. По словам г. Веселовского, эта легенда «представляла некоторые своеобразные черты, которые и теперь можно восстановить из позднейшего пересказа».

Посмотрим же, какие особенные черты находит в рассматриваемом сказании г-н Веселовский.

«Необходимо предположить, – замечает он, – что в среде, где сложился наш апокрифический рассказ, Евангелие от Иоанна пользовалось особенным уважением и евхаристия понималась не так, как учила господствующая церковь». По мнению г-на Веселовского, повторяющего сказанное Поленом Парисом, «составителям ее было знакомо одно лишь Евангелие от Иоанна», в котором «ничего не говорится о Тайной Вечери, а только об омовении ног». Подтверждение признания со стороны авторов легенды о Граале одного названного Евангелия г-н Веселовский видит в том, что в источнике, откуда черпал Робер де Борон, у которого св. чашей назван будто бы «тот сосуд, в котором Спаситель омыл руки по совершении трапезы», св. Грааль не представляется сосудом, послужившим при установлении евхаристии; не представлялся он таким сосудом и в источниках Вольфрама фон Эшенбаха и Вартбургкрига, ни, наконец, в валлийском «Мабиногионе».

Из названных писателей, после сказанного о «Мабиногионе» и о «Граале» Вольфрама, особенного внимания заслуживает Робер де Борон, принадлежащий к самым ранним авторам романов Круглого Стола.

В пересказе в стихах де Бороновой поэмы об Иосифе Аримафейском, который Полен Парис положил в основу своего изложения, знаменитый сосуд назван

…un veissel mout gent Où Criz feisoit son sacrement.

П. Парис нашел нужным счесть слово sacrement (Таинство. – Ред.) ошибкой со стороны переписчика