Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

двигателем роста”, – подчеркнул канцлер Шрёдер в парламентских дебатах по поводу своей реформы соцобеспечения, вызвав аплодисменты “зеленых” и христианских демократов (“Там, где он прав, он прав”)97. Соответственно, их взнос в социальное обеспечение необходимо было сократить, а налоги – упростить.

В действительности же “средний размер” простирался от провинциального сантехника до гиганта-дискаунтера Aldi, принадлежащего миллиардерам Альбрехтам. Система была самовоспроизводящейся: семейным фирмам были предоставлены налоговые льготы для инвестирования в бизнес, что способствовало их росту, что, в свою очередь, увеличивало их богатство. В 2012 году крупные семейные фирмы инвестировали в исследования и разработки почти в два раза больше своего оборота, чем обычные предприятия98. Успех вознаграждался успехом. Для новых участников и стартапов Германия была менее благоприятным местом.

Заслуженный десерт

Важно отметить, что эту модель защищали не только немногочисленные счастливчики, получившие от нее выгоду. Налогообложение богатства также не пользовалось широкой поддержкой масс. В опросах 2013 и 2015 годов двое из трех немцев считали налог на наследство несправедливым и выступали против его повышения, в то время как он затрагивал лишь небольшую элиту (2 % населения) и первые 2 миллиона евро налогом не облагались. Люди приводили разные причины: начнется бегство капитала на Багамы; государство просто растратит дополнительные доходы; более высокий налог на наследство будет дискриминировать вкладчиков и вознаградит тех, кто живет светской жизнью сейчас, чтобы не платить налоги позже. А главное, какое право имело государство на кровно заработанные деньги, которые люди планировали передать своим детям и внукам?99

Моральные убеждения брали верх над финансовыми реалиями. Наследственное богатство пользовалось наибольшим одобрением со стороны людей с самым низким уровнем образования100. Адам Смит заметил двумя столетиями ранее, как бедняк бывает “очарован далекой идеей своего счастья”101. Это была одна из причин, по которой бедные не перерезали горло богатым: в глубине души желание улучшить свое положение заставляло их восхищаться богатыми и подражать им, какими бы развращенными и отвратительными те ни были. Семейное состояние также рассматривалось задним числом как свидетельство добродетели прежних поколений. После того как журналистка Юлия Фридрихс в 2015 году опубликовала книгу с критикой наследников, ее почтовый ящик оказался переполнен гневными письмами: если она и ее родители ничего не добились в жизни, это не давало ей права отбирать заслуженное наследство у всех остальных. Снова и снова ей говорили: “Вы просто завидуете!”102

Мы много знаем об отношении немцев к бедным, но на удивление мало об отношении к богатым. В одном из немногих исследований, проведенных в 2018 году, социологи проверяли социальную зависть в четырех странах. Один из вопросов был таким: поддерживают ли респонденты сокращение зарплат менеджерам и дележку полученной суммы между сотрудниками, даже если это означает всего лишь по несколько дополнительных долларов каждому? С предложением согласились 46 % опрошенных немцев, немного меньше, чем французов (54 %), но значительно больше, чем американцев (31 %) и британцев (29 %). В целом опрос показал, что социальная зависть более широко распространена (или понятна) во Франции и Германии, чем в Великобритании и США103.

Это не обязательно означает, что усиление неравенства сделало немцев более завистливыми. Зависти нужен голос и оправдание, а также цель – в конце концов, это один из “смертных грехов”, который заставил Каина убить своего брата Авеля и которому нас призывали противостоять на протяжении тысячелетий. В Веймарской республике 1920-х левые хотели экспроприировать земли и богатство у княжеских семей, и их буржуазные соперники обвиняли их в апелляции к низменным мотивам. Нацисты преодолели такое смущение, возложив вину на жертву. Когда немцы забирали себе фирмы, дома и шубы своих еврейских соседей, они говорили, что таким образом просто защищали себя от этих чужеродных “паразитов”. После войны зависть утихла. Чудесные годы сделали победителями всех, хотя некоторых и больше, чем других. Как писала историк Ута Фреверт, “в стране изобилия, отмеченной новым пробуждением и оптимизмом в отношении будущего, было мало места для зависти”104.

Для западных немцев те золотые годы остались эталоном и усилили общую веру в заслуги. Для многих восточных немцев, напротив, их борьба в 1990-е годы была доказательством обратного: успех, казалось, определялся тем, с какой стороны границы человек вырос, а не тяжелым трудом и предприимчивостью. С их точки зрения, богатство других людей выглядело менее заслуженным. Неудивительно, что идея налога на богатство была более популярна на востоке. Однако это также означает, что сами по себе западные немцы, возможно, не так уж сильно отличаются от американцев и британцев.

Другая причина относительного отсутствия недовольства в Германии заключается в том, что богатые, как правило, ведут себя сдержанно: некоторые – чтобы просигнализировать о своем ответственном богатстве через приверженность местному сообществу, другие – чтобы избежать публичного осуждения за обогащение своих предков во времена нацистов. Немецких мультимиллионеров скорее можно найти плывущими по Балтике на классической деревянной лодке, чем путешествующими по Карибскому морю на мегаяхте; Оливер Беркинг, чья семья заработала состояние на столовом серебре еще во времена Бисмарка, посвятил 15 тысяч часов восстановлению своего старинного 20-метрового кораблика. На юге главу семьи производителя станков Trumpf Николу Лейбингер-Каммюллер почитают как “Мадонну из Швабии” за ее заботу о своих работниках, от введения гибкого графика до приобретения коляски для беременной уборщицы. (Годовой оборот в 2 миллиарда евро определенно оставляет достаточно сдачи для покупки детской коляски.)105

Хотя большинство немцев сегодня не могут договориться друг с другом по поводу неравенства, их вера в заслуженный десерт помогает им жить с этим. Двое из трех считают свои доходы справедливыми – так же, как и в 1980-х годах, – но обеспокоены тем, что общество в целом уже не такое. Прошли те времена, когда все знали, что такое “справедливая” заработная плата, потому что профсоюзы говорили об этом в общенациональных соглашениях. Сегодня справедливость стоит на более скользкой почве, где оправдание больших бонусов, с одной стороны, и “работы за один евро” – с другой, менее очевидно. (Эти субсидируемые мини-работы, за которые платили 1–2 евро в час, были введены в 2005 году, чтобы помочь безработным вернуться на рынок труда.)106

Оценка людьми своего положения и общества вокруг них все больше расходится в противоположных направлениях. Когда в официальном опросе 2015 года людей спрашивали об источниках богатства, они скорее объясняли его выгодной отправной точкой и правильными связями, нежели упорным трудом. Была широко распространена обеспокоенность тем, что крайности вредят демократии. В то же время восемь из десяти согласились, что “хорошо, что каждый имеет право разбогатеть”, и что “справедливо, что человек может сохранить то, что заработал своим трудом, даже