Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

что, обучая детей самоконтролю с юного возраста, бережливость воспитывает в них характер в той же мере, что и создает капитал. Ожидалось, что домохозяйки будут домашними менеджерами, чье рациональное ведение хозяйства спасет их семьи от бедности. В Первую и Вторую мировые войны воевали не только бронированными танками, но и сберегательными облигациями6.

Немцы вышли из Второй мировой войны без особого вкуса к сбережениям. Нацисты использовали сберегательные счета людей для погашения своего огромного военного долга. В то же время они напечатали много рейхсмарок. Результатом стала безудержная инфляция на фоне нормирования и черного рынка. В 1948 году западные союзники провели денежную реформу в своих зонах, чтобы проложить путь к свободной рыночной экономике. Немецкая марка (Deutschmark) заменила рейхсмарку. (Купюры печатались в США и отправлялись в деревянных ящиках в Германию.) Каждый житель получил 60 немецких марок наличными за 60 рейхсмарок. Все суммы свыше этого конвертировались в соотношении один к десяти. Конверсия стала отличной новостью для всех, у кого были долги или ипотека, поскольку мгновенно списала 90 %. Для вкладчиков же это обернулось катастрофой: 1000 рейхсмарок на сберкнижке в один день превратились в 100 немецких марок. Людям, владевшим недвижимостью или материальными активами, повезло больше. Цены резко взлетели, как и безработица, что привело к требованиям разворота, нового контроля и национализации. Людвиг Эрхард, человек, отвечавший за экономику, сохранил самообладание. Цены начали стабилизироваться, экономика повернула за угол.

Введение немецкой марки сейчас помнят как старт экономического чуда, но это было делом будущего. Все, что знали современники, – это прошлое в руинах и сомнительное настоящее. Более половины опрошенных в то время сказали, что они точно не станут больше делать сбережения или не были уверены, что станут7. Корейская война 1950 года добавила новые волнения. Зачем копить на неопределенное будущее и снова рисковать? Веселитесь сейчас! Церкви и банки – близнецы-хранители нравственной экономики – были в отчаянии. Через год после денежной реформы архиепископ Кёльна Йозеф Фрингс раскритиковал роскошную жизнь, азартные игры и неуместные вечеринки, которые “ставят под угрозу нашу молодость, разрушают брак и семью, ослабляют нашу рабочую силу и подрывают нашу волю к сбережениям”8. Люди обманывают себя, предупреждали в 1950 году сберегательные банки Гессена. “Мы продолжаем делать вид, будто не проиграли войну. На самом деле мы нищие. Самообман является результатом того, что мы потребляем весь свой доход – в некоторой степени даже влезая в долги”9.

Через десять лет после окончания войны социальные исследователи спросили рабочих и служащих, считают ли они, что имеет смысл строить планы на будущее. “Nein, – сказал им один из них, – государство достаточно часто нас обманывало… две денежные реформы, плохое социальное страхование”. “Мои родители дважды пытались откладывать на черный день, – сказал другой, – и оба раза все пошло прахом”10. Каждый третий из опрошенных был настроен глубоко скептически. Даже среди тех, кто придерживался более осторожной точки зрения, лишь небольшая часть имела сберегательный счет. Тот факт, что банки в эти годы сообщали о внезапном всплеске депозитов во время популярных кампаний, таких как Всемирный день сбережений (30 октября), позволяет предположить, что многие люди копили наличные дома11.

Гиперинфляция не побуждает людей автоматически делать сбережения ради стабильности. В Венгрии в 1946 году и Югославии в 1994-м году ситуация была еще хуже, но люди там не стали бережливыми аскетами, в то время как в странах, переживших длительные периоды высокой инфляции, таких как Аргентина (1974–1991) и Бразилия (1980–1995), желание населения делать сбережения сильно колебалось12.

Экономии необходимо обучать, и ее надо поощрять и усваивать. Сберегательные банки проводили маркетинговые кампании и заманивали новых клиентов “призовыми” и “премиальными” счетами, которые позволяли получать денежные призы и облегчали планирование более крупных покупок, таких как мебель, иногда с добавлением кредита. По всей стране на школьных соревнованиях пытались заинтересовать детей. Так, в 1958 году в маленькой земле Гессен в мероприятиях приняли участие более 300 тысяч детей. Помимо цветных карандашей и календарей каждый новый ученик получал сберегательный купон13.

Важно, что у бережливости были влиятельные друзья в политике и финансах. Президент Теодор Хойс обратился к общественности во Всемирный день сбережений в 1952 году, объясняя, что экономия объединяет частные и общественные интересы. “Думая о себе, человек, делающий сбережения, помогает другим”14. Уверенность в своих силах означала, что человек не был обузой для общества. Экономия заключалась не только в нескольких марках и пфеннигах: она давала людям свободу. И это сообщало им заинтересованность в стабильности и порядке, в отличие от людей, которые следовали за авантюристами, потому что им нечего было терять. Подобные взгляды были не новы, но они имели дополнительный вес в молодой демократии после многих лет нацистской диктатуры. Теперь к ним добавилась и необходимость восстановления экономики. Германия, так же как Япония и Италия, отчаянно нуждалась в капитале для восстановления промышленности. Людям нужно было экономить, а не тратить, чтобы банки могли вкладывать средства в промышленность. Правительство подталкивало своих граждан целым рядом стимулов, больших и малых, от щедрых налоговых льгот до сберегательных ваучеров для новорожденных, которые банки раздавали молодоженам при регистрации брака15. В отличие от Японии Германия получала средства американского плана Маршалла, но сберегательные банки предупреждали, что нельзя допустить, чтобы это парализовало “волю к самопомощи” и поставило страну в зависимость от “изменчивой воли иностранного народа”. Если немцы не хотят стать “илотами” (рабами в Спарте), им необходимо заново открыть для себя бережливость. “Здоровые люди помогают себе сами”, – пришли они к выводу, который совпал с лозунгом нацистской “Зимней помощи”16.

Наконец, существовал центральный банк, Бундесбанк, денежный первосвященник умеренности. Борьба с инфляцией сделала его естественным союзником вкладчиков. Однако это не было его основным мотивом. В то время, когда обменные курсы были фиксированными, а торговых барьеров не существовало, контроль над ценами и заработной платой был способом дать немецкому экспорту преимущество перед конкурентами – форма “денежного меркантилизма”17. Немецкая марка была не такой стабильной, как часто думают. За первые два десятилетия существования Федеративной Республики она потеряла треть своей стоимости. Но все равно была сильнее британского фунта и французского франка, которые за те годы лишись почти половины своей цены. Этот разрыв частично объясняет экономическое чудо. Для иностранного покупателя “фольксваген-жук” неуклонно становился дешевле, чем “моррис-минор” или “ситроен” deux chevaux[17].

О власти Бундесбанка буквально ходили легенды. Союзники стремились иметь независимый центральный банк, а Аденауэр хотел, чтобы тот стал подразделением его правительства. Это была одна из немногих битв, которые канцлер проиграл. При любой возможности