Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

могли работать уже через три месяца. Наблюдателей этот новый способ быстрой интеграции беженцев в рынок труда приводил в восторг. (Во Франции просителям убежища приходилось ждать девять месяцев, а в Великобритании они вообще не имели права на работу.) К осени 2016 года каждый десятый беженец трудоспособного возраста, приехавший годом ранее, имел оплачиваемую работу, как и каждый третий из приехавших в 2013 году61. Однако не все было так радужно. Право на образование распространялось только на детей до шестнадцати лет. Поскольку просители убежища получали вид на жительство лишь на шесть месяцев, работодатели также опасались предоставлять им трехлетнее обучение. Более того, пока те находились в одном из центров приема, им вообще не разрешалось работать: Бавария и Саксония имели право продлить этот период до двадцати четырех месяцев. Даже счастливчики, получившие свободный доступ к языковым и интеграционным курсам, часто оказывались на низкоквалифицированной низкооплачиваемой работе, подкрепленной льготами62.

Остальные мигранты попали во второй класс системы. Все большему числу людей вместо статуса беженца предоставлялась “дополнительная защита”. Это давало им право остаться в Германии. Однако весной 2016 года новые правила Asylum Package II воспрепятствовали стремлению их семей присоединиться к ним. В 2016–2017 годах половина сирийцев оказалась в этой категории; в 2018 году количество семейных виз было ограничено тысячей в месяц. У тех же, кто бежал из Афганистана, дела обстояли еще хуже. Многим отказали в дополнительной защите и отправили на депортационные рейсы, поскольку чиновники считали Кабул и провинцию Панджшер достаточно безопасными для молодых людей, способных работать, – за это обоснование лица, принимающие решения, упорно цеплялись даже тогда, когда до захвата столицы талибами в августе 2021 года оставались считаные дни63.

Для многих волонтеров Asylum Package II стал пощечиной. Они посвятили месяцы нуждающимся афганцам, сирийцам и албанцам и в процессе узнали их самих, их биографии, боль и надежду. Они восприняли слова “мы можем это сделать” как помощь в том, чтобы бежавшие заново начали свою жизнь в Германии. Теперь государство приостановило для многих воссоединение семей, отменило языковые курсы и начало избавляться от тех, кто только что поступил в школу или прошел стажировку. Напряженность особенно возросла в Баварии, где союзник Меркель, правящая CSU, использовала риторику против беженцев и ввела различные сокращения и ограничительные меры; когда популист Орбан, премьер-министр Венгрии, напал на Меркель, обвинив ее в “моральном империализме”, он выступал в Баварии, а не в Будапеште. Многие из волонтеров научились видеть свое государство немного глазами беженцев. Были протесты против криминализации беженцев. В Ландсберге сторонники интеграции организовали двадцатичетырехчасовую забастовку. В других местах они обращались в суд, чтобы оспорить требование дополнительной платы, которую просители убежища должны были вносить за проживание64.

Низовые объединения, которые разрослись в 2015 году, не исчезли в одночасье. Однако к 2017 году они потеряли многих членов, которые остались недовольны или разочарованы тем, что государство вернуло себе контроль. Что активизировало большую часть оппозиции, так это спорные депортации в Афганистан, страну, находящуюся в состоянии войны, с тысячами жертв среди гражданского населения. Студенты просили спасти своих однокурсников, а работодатели требовали оставить своих стажеров. Депортационные рейсы саботировались пассажирами, которые отказывались садиться, и пилотами, которые не хотели взлетать. В 2017 году именно пилоты предотвратили более двухсот высылок в Афганистан, большинство из которых осуществляла Lufthansa65.

Во время празднования Нового 2015 года в Кёльне более тысячи немецких женщин подверглись сексуальному насилию, в основном со стороны молодых мужчин из Северной Африки. Правые популисты поспешили интерпретировать эти инциденты как доказательство неизбежной опасности, которую мигранты представляют для немецкого Volk и в особенности для женщин. Однако, вопреки заголовкам средств массовой информации, существует мало свидетельств того, что эти события ознаменовали резкую перемену настроения от культуры гостеприимства к культуре отказа в гостеприимстве. Действительно, некоторые опросы показывают, что число активных помощников в течение 2016 года продолжало расти66. В свете огромных проблем, связанных с этим, отношение населения было на удивление ровным. В 2018 году 53 % немцев заявили, что они счастливы, если мигранты чувствуют себя в Германии как дома, а 19 % – что нет, как и до “кризиса” беженцев (в 2014 году цифры составляли 55 % против 19 %)67. Через три года после того, как границы были открыты, только каждый четвертый немец считал, что страна взяла на себя больше, чем может выдержать, и что в будущем ей следует принимать меньше людей, спасающихся от конфликтов68.

На протяжении всех этих лет немецкое общество разрывалось между гуманистической чувствительностью с одной стороны, страхом и враждебностью – с другой и прагматичным приемом между ними – диапазон, который был искажен первоначальным односторонним и восторженным освещением событий в СМИ. Немцы не были святыми. Согласно опросу Евробарометра, проведенному в 2016 году, они относились к мусульманам и иммигрантам из-за пределов ЕС так же негативно, как и их соседи (около 53 %). Немцы выделялись (вместе со шведами) тем, что только каждый десятый был против помощи беженцам – в остальной Европе таких было почти втрое больше69. Однако наблюдались большие разногласия относительно того, какой помощи те заслуживали. В конце 2018 года 45 % считали, что правительство делает слишком много для беженцев, 17 % – что слишком мало, а остальные – что примерно столько, сколько нужно.

Аналогичные разногласия существовали и относительно того, чего можно ожидать от людей. В организации “Хлеб миру” глава отделения по правам человека настаивал на том, что христианам необходимо вставать на сторону слабейших, даже если это означает противостояние государству. Консервативные богословы соглашались с тем, что благотворительность является христианским долгом, но считали, что отдельные люди не могут нести ответственность за весь мир – лучше всего оставить это государствам70. В конце 2017 года лютеранский епископ Генрих Бедфорд-Штром признавал, что многие граждане ощущали давление постоянных призывов “возлюбить ближнего твоего”. По его словам, церковь должна противостоять такому морализму так же, как она сопротивлялась требованиям установления верхнего предела для нуждающихся незнакомцев71.

С беженцами мир, возможно, и прибыл в их сообщество, но большинство граждан смотрели на ситуацию с местной точки зрения. Для них убежище и право на пребывание не сводились полностью к гуманитарным принципам. Три четверти считали, что тем, кто интегрирован и имеет работу или проходит стажировку, следует разрешить остаться, даже если их не признали беженцами. Право остаться рассматривалось в связи с перспективой мигранта внести вклад в жизнь своего сообщества72. Критерием было не преследование, которому подвергался человек, а его соответствие принимающему обществу. Словом, это было весьма условное гостеприимство.

Постоянство насилия

От нападений